— Девочки! — скоро раздался мамин жизнерадостный голос. — Посмотрите — ка, что я купила!
Катька, как самая послушная, сразу же направилась на кухню. А мы с Алей, толкая друг друга, побежали следом. Мама держала в руках бархатную черную шапочку, вернее, трикотажную с бархатной оторочкой.
— Это ты кому? — спросила Алька. — Себе?
— Кому-нибудь из вас, — неуверенно и теряя торжественный вид, ответила мама.
— Мам! Да такие сто лет уже не носят!
— Да — а! — растерянно сказала мама. — А я думала, вы будете спорить, кому достанется. Продавец сказал, что модная.
— Он тебе наговорит! — возразила Алька.
— Да! — мечтательно улыбнулась мама. — Он мне так понравился. Я только подошла к киоску, как он выскочил из — за прилавка и воркует: «Мадам! Мадам! Чего желаете?»
— Ну, ты и растаяла!
— Конечно, девочки, вам этого не понять. Но редко встречается в одном человеке столько благородства и почитания одновременно. Что же мне делать с этой шапочкой?
— Я буду носить! — заявила Катька, натягивая головной убор на свою изящную головку.
Как ни странно, но бархат выгодно оттенял ее глубокие с переливом карие глаза. Мама просияла и ушла назад в свою школу, где работала завучем по воспитательной работе, и давно привыкла к разным детским штучкам — дрючкам, как она говорила.
Ножнички Алька не взяла. «Вернешься и мне подаришь! — сказала она. — Вдруг они тебе пригодятся?» И ведь как в воду глядела! Еще как они мне пригодились.
По молчаливому соглашению мы не стали рассказывать родителям о моей командировке. Что толку? Помочь они не могут, только расстроятся.
Утром я вышла на остановку, как было условлено, и вскоре возле меня притормозили «Жигули» шестой модели. За рулем сидел тот самый следователь, который вел допрос.
— Садитесь! — не очень дружелюбно обратился он. — Я вас повезу, хоть и не читаю восторгов на вашем лице.
— А вы умеете читать? — не удержалась я от колкости и села, бросив рюкзак на заднее сиденье.
Мы молчали до самых Химок. Да и мудрено о чем — то говорить с водителем в толчее московских улиц.
— Как продвигается следствие? — спросила я, чтобы не казаться невежливой.
— Никак! — не очень вежливо ответил мой спутник. — Меня зовут Анатолием Петровичем.
— А фамилия?
— Крага!
— Что крага?
— Моя фамилия Крага! — равнодушно сообщил следователь, как видно, он давно привык к такого рода вопросам.
— А — а! Но это не смешно!
— Конечно, не смешно. Также, как фамилия Крутикова, — сказал следователь (забыла сказать, что Крутикова — это я).
— Знаете, я недавно наблюдала такой сюжет. Мы возвращались с задания и застряли в пробке. Видим сбоку, гаишник…
— Гибэбэдэшник!
— Гаишник! — с нажимом сказала я (подразумевая, что как хочу, так и говорю), — так вот, он снял свою кожаную перчатку, крагу, значит. Взял ее, как букет в руку и пошел вдоль машин. Кто пересечет двойную полосу, он подходит к окошечку автомобиля, молча протягивает крагу, и все молча бросают в нее деньги. Вот это была картинка! Главное, как водители сразу понимают, что именно от них требуется?
— Я не гаишник! — ответил следователь Крага, его, как видимо, покоробил мой рассказ. — Нам нужна ваша помощь! Но Вы должны действовать точно по плану!
— А иначе что? Вы меня за решетку посадите?
— А иначе я сейчас же отвезу вас назад! — и он сделал вид, что разворачивается.
Я понаблюдала за его действиями и, понял, что он этого не сделает, нахально сообщила:
— Я согласна!
— На что?
— На помощь и на действовать по плану!
— Тогда слушайте! Мы взяли в разработку всех, кто был в то время на барже, на плавкране и на трех буксирах. С берега к тому месту не подойти, значит, посторонних на судне быть не могло.
— Могло!
— Как?
— Ну, мы же проникли, как вы говорите!
— Но вас же заметили!
— Можно незаметно подойти на лодке к борту, подняться по лестнице, их четыре, как я заметила. По две на каждом борту. И они не закрыты, как та, внутренняя, по которой поднимались мы с фотокором. И потом уйти тем же путем.
— Спасибо! — хладнокровно отозвался Крага. — Мы отработаем этот вариант! Но вряд ли он имел место! Во — первых, вход в эту часть трюма проходит через жилой отсек. Во — вторых, было светло. Посторонний на судне светился бы, как светофор!
