Прочел у прозаика: “Черствый военный хлеб”. Этого не было, – наоборот, непропеченный, липкий. Хлеб не успевал черстветь.
У известного афоризма: “Мы рождены, чтоб Кафку сделать былью” обнаружилось со временем немало авторов. Свидетельствую, это при мне придумал с ходу Арсений Тарковский в Переделкине в 70-е гг.
А фразу: “Товарищеский суд Линча” придумал, извините, я в 1961 г. на борту т/х “Эстония” по пути из Ленинграда в Гавр, чему тоже до сих пор еще есть свидетели.
Чем отличается хороший писатель от плохого? Первый иногда может написать неудачно, второй – иногда удачно.
Наши внуки нам гораздо понятнее, чем мы им. Причина проста: мы в их возрасте уже побывали, а они в нашем еще нет.
Старость – всегда условность, ибо незаметен момент вхождения в нее. Иное дело – смерть.
В старости близкие друзья не нужны, ибо это мешает одиночеству.
Часть 2 (2000) Чувство приязни
Я не раз писал о Булате, иногда печатал – еще при его жизни: “В Тарханы”, “Точный ход”, “Кто сочиняет анекдоты” и др. Потом это вошло в мою книгу “Писательский Клуб”. И еще он у меня промелькивает, да и в стихах тоже есть. Примерно через год после его смерти я напечатал в “ЛГ” почти полосу – “Из записей о Булате”. Теперь вот опять нашел кое-что в записных книжках и в памяти.
Однажды, рассказывая по ТВ обо мне и моей семье, Булат заметил, что в пятьдесят шестом году, когда мы познакомились, между нами возникло чувство приязни. Фактически это то же самое, что дружеские отношения, но слова “дружба”, “друг” затерты и затасканы и уже не воспринимаются, а чувство приязни – как хорошо!
Передача эта называлась “Я улыбаюсь тебе. Вспоминая Инну Гофф”. Она не раз повторялась.
В увлечениях (или развлечениях) Булата порой бывало немало трогательно-детского или, скорее, отроческого. Как-то он купил в магазине подзорную трубу. Позвонил мне и подробно рассказывал про ее футляр с ремешком (можно носить на плече) и о том, как она резко приближает, увеличивает рассматриваемое. Он советовал и мне приобрести такую же. Я ответил, что у меня есть сильный военный бинокль, и при необходимости пользоваться им, пожалуй, удобнее, но он остался равнодушен к моему сообщению. Чувствовалось, что ему приятны сами эти два слова: подзорная труба. Кем он себе представлялся? Паганелем?
Весной мы одновременно жили в Ялте, на горе. Он не поленился взять трубу с собой и, сидя на балконе, разглядывал отдаленную улочку, порт, белые швартующиеся корабли, встречающих. Однако вскоре это занятие ему прискучило, и, уезжая, он подарил трубу ялтинскому приятелю.
А из какой-то зарубежной поездки он привез маленькую полуигрушечную радиостанцию, пользуясь которой можно было налаживать связь в радиусе 10-15 км. Они с Булатиком долго ее изучали, затем решили испробовать. Дело происходило на даче.
Булат-старший удалился километра на два и довольно легко вышел на своего ликующего партнера. Но тут же они обнаружили, что их переговоры вызывают некоторую панику в близлежащем эфире, и сочли за благо прекратить радиообщение. Булат не учел, что совсем неподалеку находится аэродром.
Рассказывая мне об этом, Булат очень серьезно заметил, что данное устройство, вероятно, предназначено для школьных походов, а может быть, добавил он с важностью, – и для фермеров.
В жизни Юрия Трифонова очень многое было связано с Тверским бульваром – появился на свет в родильном доме близ Никитских ворот, пять лет жил в детстве на Тверском, 17, потом учился в Литинституте (д. 25), со временем вел там семинар. А в соседнем особнячке под тем же номером долго размещался журнал “Знамя”, где Юра не раз печатался.
Память из младенчества: “…в стороне чернел, как башня, громадный человек по имени Тимирязев”… “Дребезжание трамвая – первое, что долетает до меня из сырого снежного мира”.
А далее – черным по белому, как под наркозом: “Все тут с чем-то и как-то связано. Ну вот, например, трамвай – ведь это тот самый, который отрезал голову булгаковскому Берлиозу. Здесь, рядом с памятником Тимирязеву, Аннушка пролила на рельсы роковое масло, на котором бедный Берлиоз поскользнулся”.
