В это время и начался дикий ветер, разметавший вместе со снегом все наши прекрасные планы. В последние дни часто налетали быстро затихавшие шквалы, — никто не придал значения первым порывам ветра, мы продолжали надевать малицы, посмеялись досыта, глядя, как каждый поочереди сражался с неуклюжим меховым балахоном, как одевающийся приподнимался в тесноте палатки и натягивал на голову подол, — тогда верхняя часть малицы, как некая человекообразная фигура, — «оно» с повисшими бессильно руками — тоже поднималось и начинало странный танец все с большим жаром и азартом; «оно» — безликое, гибкое, нелепое. А потом сразу в отверстии капюшона показывалась голова и сердитое, смешное, обрамленное взлохмаченной прической лицо. Для полярных стран — малица ценнейшая одежда. Самоед носит ее круглый год, в ней гоняется за оленем и медведем, в ней же и спит, подобрав ноги и спрятав голову внутрь. Так же устраиваемся, пока не готовы спальные мешки, и мы. Мы утряслись в свои балахоны и легли пошучивая над ветром:
— Пусть себе подует!
Я проснулся среди ночи от какого-то треска. Что такое, что творится? Где свеча? Нахожу свечу и зажигаю. Палатка ходит ходуном под напором ветра. Весь воздух, заключенный в палатке, бурно колеблется. Мечется дрожанием пламя свечи. Снаружи же как будто некто живой с силой и злобой кидается на полотно, огородившее чуждых пришельцев.
Испытывать яростные нападения не лишено само по себе некоторого жгучего удовольствия. Приятно иметь дело с могучим противником и не бояться худого конца. Еще приятнее сознавать себя в полной безопасности.
— Пусть потешится, только не долго. За последние дни ветер сильно балует, да все ненадолго. А палатка-то крепко поставлена: колья-то во как загнали. К утру перестанет.
Так порешили — особенно Шестаков. Его молодое, в добродушных красках расписанное лицо делается серьезным, как дело дойдет до предсказаний погоды. Он поднимает вверх корявый матросский палец и голосом старого морского волка, нарочито грубым, с сиплотой, провозглашает:
— То ж шалонник скрозь летник на обедник [56] свернулся. Ну и пылит. Шалонник — шалонник и есть. Шалун, как бы сказать, али баловник. Потом опять на свое место завернется!
Завернется так завернется. Завернемся и мы в свои малицы и подождем, пока шалонник не вздумает остепениться…
Утро или ночь еще — не разберешь. Часовая стрелка на восьми, но совсем темно. Наш оптимизм — растение без почвы, а шестаковские предсказания пригодятся ему в другой раз, когда погода капризно повернется. Палатка ходит как живая. Когда один по необходимости попробовал вылезть, вернулся весь в снегу: «это не погода, а чертов шабаш». Едва наш исследователь высунул нос из палатки, ветер бросил его на снег, подхватил и понес, колотя об встречные торосы, покуда пола малицы не зацепилась за острый выступ льдины. Несчастный ползком добрался до нарты, потом уже под ее прикрытием сделал переход до входа в палатку.
Что же, надо запастись терпением и ждать.
Ждали. Лежали в своих малицах и ожидали конца бури, как мелкие насекомые под листом ждут — с такими же средствами бороться со стихией, как и мы. Даже разговоры не могли помочь скоротать время: чтоб быть услышанным соседом, нужно кричать во всю силу легких, — иначе вой вьюги и пулеметная трескотня стенок палатки заглушает слова.
Рассветало. Напились чаю, объясняясь больше знаками, и опять в малицы. Спать? Нет, нельзя же спать целые сутки. Так — лежать. Не спать, не дремать, а грезить, иногда уносясь мыслью так далеко, что пребывание здесь кажется сном. В полудремоте под однообразные звуки, досуга для дум сколько угодно.
«Скажи, что заставило бросить родные места, налаженную жизнь и пойти путями дерзкими, опасными? Можно размышлять о капризе судьбы, забросившей тебя сюда, в логовище-берлогу. О том, как тонка нить жизни, если подумать как следует. Хотя бы жизнь четырех букашек, поставивших свой карточный домик рядом с ледяным дворцом и воображающих, что они, очутившись среди самого пыла сражения сил природы, находятся в полной безопасности за полотняной стенкой в один миллиметр толщиной.
