– Не, кореш, не скажи, – возразили мне, – они что в мундирах, что без мундиров – одинаковые. Их чем-то кормят таким. Я бы вот послушался нашего участкового, так сейчас поди бы генералом был и не сидел бы в этой камере.
Рассказ снова вызвал смех. Стали вспоминать, сколько полиционерских генералов сидит и сколько из них умерли во время следствия или покалечились, или с жизнью счеты всели.
– В полимилицию я бы ни в жисть не пошел, – сказал пожилой зек. – В такой службе не запачкаться нельзя, да и на любой службе тоже. Даже мы, законники, и то мараемся о всякое дерьмо чуть ли не каждый день. А что вот ты с евреями делать будешь? Расплодилось их несчетно и нам конкуренцию составляют, свою мафию организовывают и перекрывают нам все пути легализации доходов.
– Нет, братаны, – сказал я, – тут дело не в евреях или в армянах, а в нас самих. Вы, да и мы тоже, разобщены полностью, каждый сам по себе, а они все коллективом, и они все родственники-знакомые и друг за друга горой. Кто вам мешает так же делать? Никто. Сами себе мешаете. А про евреев я вам сейчас анекдот расскажу. Было это в советские годы, еще при Хрущеве. Объявили в Борде, что в самом крупном магазине икру будут продавать по шестьдесят копеек за килограмм. А дело было как раз тридцать первого декабря. С утра у магазина очередь километра на три. Стоят, мерзнут. В двенадцать часов вышел директор и сказал, что евреям икру продавать не будут. Евреи ушли, а все зааплодировали. В три часа снова директор объявил, что приезжим икру не будут продавать. Приезжие ушли, а очередь снова зааплодировала, понаехали тут, понимаешь. В пять часов директор объявляет, что продавать будут только ветеранам Отечественной войны. Очередь сильно убавилась. В семь часов директор снова объявляет, что обслуживаться будут только ветераны войны 1812 года. И очередь разошлась. Остался только один старичок, старенький-престаренький, замерший до такой степени, что говорить не мог. Завел его директор в свой кабинет, налил рюмку водку и спрашивает:
– Вы член партии?
Старик кивает головой, типа, да еще с 1917 года.
– Вы же понимаете, – говорит директор, – что в интересах пропаганды мы должны были показать, что у нас все продается и все очень дешево.
– Я-то понимаю, – говорит отогревшийся старичок, – но я не понимаю, почему евреев самыми первыми отпустили!
Хохот в камере стоял такой, что в дверь несколько раз заглядывали надзиратели, а один раз мелькнула и голова начальника СИЗО.
– Веселый ты человек, кореш, – сказал коллектив заключенных, – а не боишься ты пролететь на выборах как фанера над Парижем?
– Если не убьют, то не боюсь, – сказал я. – Если говорить о фанере, то это значит говорить о смерти. Был во Франции такой летчик по фамилии Фаньер. Еще перед Первой мировой войной летал он над Парижем, врезался в Эйфелеву башню и погиб. А потом революционер Мартов сказал, что российское правительство несется к своей погибели как Фаньер над Парижем. А у нас в Билбордии всегда так – слышим звон, да не знаем, где он, вот и стали говорить о фанере над Парижем, если человеку в чем-то не повезет. Я хочу, чтобы в стране была власть народная, и чтобы народ управлял государством через демократически избранных представителей. Моя бабушка всегда говорила про власть «оне», мол, оне живут сами по себе, и мы живем сами по себе. А народ должен иметь право избирать и менять не справившихся с делом представителей во власти. Вот я за что.
Наши разговоры затянулись заполночь. Говорили обо всем. О военной службе. Об отношении к преступности. О легализации теневых доходов. Об обучении детей. Естественно, что большинство состояний составлялось не вполне честным и легальным путем, а владельцы состояния хотели быть не с разбойничьей повязкой на пиратском бриге, а быть уважаемыми сэрами и пэрами, а их детишки получать образование в престижных учебных заведениях и становиться элитой, и это право должно быть у всех, а не только для своей кодлы.
– А ведь это не ваша камера, – сказал я, когда мы укладывались спать.
– Начальник нас собрал вместе, – сказал один из сокамерников, – говорит – тут привезут интересного типа, потолкуйте с ним. Вот мы и потолковали. Ты нам понравился, здесь тебя никто не тронет, а с утра мы разошлем малявы корешам, чтобы поддержали твою кандидатуру.
