– Тюрьма – есть слово не славянское, прежде называлось порубь, погреб. Темница, по-немецки «тюрьме», «башня» по-татарски, по-славянски «вежа» и «стрельница». Первые тюрьмы появились в Европе в шестнадцатом веке. А в Билбордии первые тюрьмы появились в Борде и Питерсбурге в начале восемнадцатого века. Так что не мы были родоначальниками тюремного дела.
Мы прохаживались с начальником по коридорам как старые знакомые под удивленные взгляды следователя, привезшего меня сюда.
Спохватившись, начальник посмотрел документы о моем задержании и дал команду определить меня в общую камеру, так как СИЗО было переполнено.
Перед посадкой сделали опись вещей и дали расписаться в том, что у меня ничего нет.
– Счастливо, Андрей Васильевич, – попрощался со мной начальник СИЗО, – люди в камере сидят солидные, в законе, думаю, что найдете с ними общий язык.
– Вот, бляха-муха, и сбылась билбордянская пословица: от сумы и от тюрьмы не зарекайся, – подумал я и шагнул в камеру.
– Здравствуйте, люди добрые, – сказал я, войдя в камеру. – Зовут меня Андрей, фамилия моя Северцев, статья 58-я, десять прим, я кандидат в президенты нашей страны. Дозвольте приземлиться на вашем аэродроме на неопределенное время.
Пауза несколько затянулась. Семь человек сидели за столом, на котором стоял алюминиевый чайник и восемь алюминиевых кружек, и внимательно смотрели на меня. Оценивали, кто это и как с ним вести.
Это был и экзамен для меня, согнусь ли я под взглядами и буду ли шестерить перед новыми соседями, потому что сидели не новички, а действительно люди авторитетные в уголовно-тюремных делах.
Пауза стала затягиваться на неприличный промежуток времени. Нужно что-то делать. Я увидел свободную койку на втором ярусе, подошел к ней и положил свои туалетные принадлежности и стал заправлять подушку и то, что можно было назвать простыней под одеяло солдатского образца 1914 года. Раз у людей нет желания разговаривать, то и не нужно к ним лезть со своими разговорами. Хотя и в тюрьме соблюдаются некоторые элементы вежливости при поступлении новых постояльцев: либо здороваются, либо нападают кодлой, чтобы показать, кто здесь хозяин. А здесь все хозяева и никто не решается взять верховодство. Как говорят, если пьянку нельзя предотвратить, то ее нужно возглавить, то и я подошел к столу, сел на свободное место и сказал:
– Предлагаю попить чай, с собой ничего сладкого нет, но обещаю, что скоро будет.
– Так это у нас не чай, а чифирь, – сказал один, тот что постарше.
– Чифир так чифир, – сказал я, – в гостях носом не воротят.
Мои слова вызвали что-то подобие улыбок у моих сокамерников. Один взял чайник и налил в мою кружку что-то черное как смоль, хотя на свет был вид крепко заваренного чая. Себе они тоже налили.
– За всех присутствующих, – сказал я как бы тост и сделал хороший глоток горячего варева. Заварка была крепкая и во рту сразу появилась оскомина, а зубы стали скрипеть друг о друга.
– Откуда же пятьдесят восьмая взялась? – сказал один из сокамерников. – Ее, помнится, в шестидесятые годы Хрущев Никита и прикорешил вместе с Берией.
– Не скажите, уважаемый, – сказал я, – пятьдесят восьмую раздербанили на части и в качестве отдельных статей поместили в раздел десятый кодекса, как преступления против государственной власти. Так что, если у них будет желание, то любую вашу статью можно будет перевести в раздел десятый.
– Это как же так? – угрожающе загудел верзила с пудовыми кулаками. – Кто им это позволит это сделать?
– А кто им это запретит? – ответил я вопросом на вопрос. – Я хотел сделать, чтобы Конституция и законы страны соблюдались неукоснительно, и сейчас мы с вами товарищи по несчастью и сидим в одной камере. Так кто им помешает? Только мы с вами, а больше некому.
И мы все засмеялись.
– Слушай, а что можно сделать, чтобы вертухаи были похожи на людей? – задали мне очередной вопрос.
– Ну, братаны, вы и мастаки задавать сложные вопросы, – засмеялся я. – Вот, давайте рассмотрим пример. Два друга, Колян и Петруха. Одного посадили в камеру, а второго поставили его стеречь у камеры. И все. Дружба закончилась. Стали смертными врагами. А почему? Да потому что Петрухе дали мундир и власть, причем бесконтрольную над Коляном, и он эту власть употребляет на полную мощь. Вот приходит он домой, снимает форму и его начинает грызть совесть от того, что он по-зверски относится к своему другу. И с каждым днем эти угрызения совести становятся все меньше и меньше, а потом совесть пропадает совсем. Возьмите кино. Там менты, которые без мундира, то есть сыщики, намного душевнее, чем те, которые в мундирах.
