— Не скромничайте, не скромничайте, мне уже рассказывали. Я только подробностей не знаю. Так что же все-таки произошло?
Большаков взвалил пулемет на плечо и, шагая рядом со мной, начал рассказывать:
— Вчера ночью еще с одной семидесяткой возвращались мы из тыла — меняли там поврежденные катки. Взяли с собой поваров и термосы с пищей. Ну, едем, стало быть, едем. А темнота страшная. Где свернуть в батальон надо было, не заметили. Короче говоря, в тыл к немцам закатили, — фронта-то сплошного нет. Поняли это, когда нас обстреляли. А у меня башню заклинило. Пришлось отойти, затаиться. И вот сидим, думаем, что дальше делать. Хорошо, немцы успокоились, можно выйти из машины, осмотреться. Пока наши в разведку сходили, я все башней занимался. Помучился изрядно, а оказалось — пустяки: повара привязали к ней термосы и те мешали башне вращаться.
Большаков достал из кармана гимнастерки папиросу, размял ее пальцами и, прикурив от зажигалки из винтовочной гильзы, продолжал:
— Пока плутали да я возился с башней, начало светать. Дальше ждать нельзя, и, ориентируясь по Большой Медведице, мы рванули прямо на юг. По пути выскочили на позиции вражеской артиллерии. Немцы не ожидали удара из своего тыла, и нам ничего не стоило раздавить два орудия. Тут же увидели траншеи с пехотой. Проутюжили туда-обратно, но фашисты уже пришли в себя и так начали бить, что нам пришлось срочно смазывать пятки. Все же на этот раз обе машины сумели уйти из-под обстрела. А во время утренней атаки мне не повезло, — и лейтенант тяжело вздохнул.
* * *
На этот раз все три танковые бригады корпуса действуют согласованнее и врываются в оборонительные порядки противника. Но пехота — и наши мотострелково-пулеметные батальоны, и 32-я мотострелковая бригада — отстает, прижатая сильным огнем. Закрепить успех танков некому, и они постепенно возвращаются в исходное положение. Особенно досаждает нашим батальонам авиация. «Юнкерсы» буквально висят над полем боя группами по тридцать — сорок самолетов.
Танки отходят за позиции мотострелково-пулеметного батальона. Нет лишь Довголюка. Во время атаки он с четырьмя машинами вырвался на дорогу и скрылся в тучах пыли. Что с ним — неизвестно. Только по артиллерийской канонаде, доносящейся из вражеского тыла, можно предположить, что капитан ведет бой.
Всегда пунктуальный, точный, как хорошо выверенные часы, лейтенант Симонов приносит боевую сводку. Меня поражают большие потери. В 1-м батальоне на ходу осталось всего девять машин. Выбыли из строя все командиры рот, почти не осталось взводных. Вражеская бомба угодила в штаб батальона. Погибли люди, сгорели все документы.
В батальоне Яковенко положение несколько лучше, но и здесь уцелело меньше трети первоначального состава.
Совсем не повезло 39-й бригаде Румянцева. Его танки действовали на заболоченном участке. Часть машин застряла и попала под жестокий артиллерийский огонь.
Досталось и противнику. Только во время второй атаки наша бригада уничтожила более батальона вражеской пехоты, восемь танков, пять орудий и до тридцати автомашин. Эти сведения несколько смягчают горечь от сознания собственных потерь. Хотя боевую задачу мы и не выполнили, корпус в своей полосе остановил противника, а это сейчас главное. Опыт и чутье подсказывают, что беспрерывно атакуем мы неспроста. Видимо, на некоторое время нужно заставить врага обороняться и тем самым выиграть время, необходимое для чего-то серьезного, о чем я пока не знаю.
* * *
Двухчасовую передышку используем для кое-каких организационных дел в танковых батальонах. Нужно взамен выбывших командиров назначить новых, пополнить экипажи, наладить эвакуацию в тыл подбитых машин, проверить готовность личного состава к выполнению боевых задач.
За хлопотами я совсем забыл о разведке, посланной проверить маршрут возле Дона. Напомнил о ней сам Макаров, явившийся с докладом:
— Танки могут пройти у самого берега. Проход узкий, но грунт подходящий.
— Оборону противника на том участке разглядеть не удалось? Есть ли там артиллерия?
— Вроде нет. Тщательно проверить у нас не было времени.
