— He совсѣмъ такъ, но…
— Это нисколько бы не помогло ни чудаку Адаму, ни старому барону Шиллингъ, — перебила она егo. — Блестящая женитьба не безусловно возвратила въ ихъ владѣнія заложенныя имѣнія. Опекунъ молодой женщины, хитрая лисица, составилъ такой брачный контрактъ, который оставляетъ Шиллингу еще многаго желать — поэтому и дурное расположеніе духа, которое старикъ и вымѣщаетъ на прислугѣ.
— Бѣдный старый папа Шиллингъ, — воскликнулъ Феликсъ съ сожалѣньемъ. — Этимъ онъ, конечно, глубоко оскорбленъ и потому вдвойнѣ раздосадованъ неудавшимся планомъ, — угольныя копи помогли бы ему возвратить состояніе. Мне его невыразимо жаль, — онъ искупаетъ грѣхи своихъ предковъ.
Маіорша многозначительно откашлялась — она знала это лучше всякаго другого, но ни слова не возразила. Она возражала и весьма энергично, но лишь тогда, когда этого требовали ея интересы. Между тѣмъ какъ сынъ ея быстро ходилъ взадъ и впередъ по сѣнямъ, она чистила огурецъ для салата.
— Очень странно, однако, что чуть ни въ одинъ часъ двоимъ людямъ пришла въ голову одна и та же мысль разработать сокровище, мимо котораго ихъ предки, да и они сами довольно долго проходили, не подозрѣвая о немъ! — сказалъ молодой человѣкъ послѣ минутнаго напряженнаго молчанія и снова остановился въ дверяхъ кухни.
— Гмъ… Я очень рѣдко разспрашиваю брата и принимаю событія, какъ они есть, — отвѣчала ему мать, не прерывая своего занятія. — Братъ гораздо раньше инженера зналъ объ этомъ, но боялся хлопотъ и риска предпріятія… Но родился маленькій Витъ, возстановился родъ Вольфрамовъ, и новыя пріобрѣтенія сдѣлались обязательными.
— Боже мой, неужели эта лихорадочная жажда пріобрѣтенія будетъ продолжаться вѣчно, мама? Мнѣ казалось, что твоя семья уже давно имѣетъ больше, чѣмъ нужно.
Маіорша съ ужасомъ поглядѣла кругомъ и потомъ смѣрила сына долгимъ укоризненнымъ взоромъ, — въ немъ не было ни малѣйшей искры фамильнаго духа Вольфрамовъ!
— «Больше, чѣмъ нужно!» Подобная мысль еще никому и въ голову не приходила въ монастырскомъ помѣстьѣ, не только не высказывалась вслухъ, — легкомысленный окликъ спугнетъ робкое счастье, какъ лунатика, и опрокинетъ его. Въ нашемъ семействѣ никогда не говорятъ о денежныхъ дѣлахъ, замѣть это! — заявила она ему рѣшительно и рѣзко. Она повернулась къ умывальнику и стала лить себѣ на руки свѣжую колодезную воду. — Твой поздний обѣдъ готовъ, иди въ столовую, и я сейчасъ приду! — сказала она, взглянувъ на него черезъ плечо.
Это было сказано, какъ приказаніе. Феликсъ гнѣвно закусилъ нижнюю губу и пошелъ въ сосѣднюю комнату. Тамъ постоянно находился обѣденный столъ, а въ глубокой оконной нишѣ постоянно сидѣла хозяйка. Окна такъ же, какъ и кухонныя, выходили на задній дворъ, который былъ окруженъ хозяйственными строеніями и стѣной дома Шиллинговъ. Вдоль верхняго этажа строеній шла крытая галерея, куда выходилъ рядъ маленькихъ оконъ и узкихъ дверей нѣкогда монашескихъ келлій, — теперь это были амбары и кладовыя. На наружныхъ стѣнахъ висѣли сита и рѣшета, а на деревянныхъ перилахъ хлѣбные мѣшки и лошадиныя попоны. Висячая галлерея затемняла дворъ, а особенно комнату, передъ окнами которой еще вѣковой вязъ раскидывалъ свои могучія вѣтви. Въ этомъ зеленоватомъ мутномъ свѣтѣ, падавшемъ въ нишу, стоялъ рабочій столикъ, и кроткая совѣтница проводила тамъ часы отдыха своей скудной любовью брачной жизни. Кудахтанье и клохтанье куръ, мычанье коровъ въ стойлахъ, шмыганье взадъ и впередъ работниковъ и работницъ были единственными проявленіями жизни для одинокой затворницы.
Феликсъ вспомнилъ, какъ однажды въ воскресенье послѣ обѣда, думая, что ея строгій мужъ ушелъ, она поставила возлѣ себя корзинку со своей спавшей маленькой дочкой. Вдругъ совѣтникъ вошелъ въ комнату. Бѣдная женщина испуганно вздрогнула, яркая краска разлилась по блѣдному лицу, наперстокъ, ножницы, иголки посыпались на полъ, а мрачный человѣкъ, бросивъ косой взглядъ на дѣтскую постельку, язвительно сказалъ, что здѣсь его столовая, а не дѣтская.
Этотъ случай живо вспомнился Феликсу при входѣ въ комнату, потому что на томъ самомъ мѣстѣ спалъ теперь ребенокъ, но не въ простой корзинкѣ подъ пестрымъ одѣяломъ, тамъ стояла теперь изящная колыбель съ зеленымъ шелковымъ пологомъ и такимъ же одѣяломъ поверхъ бѣлой тонкой простыни… А у рабочаго стола на мѣстѣ стройной кроткой женщины сидѣла толстая почти четыреугольная баба, повязанная по-деревенски платкомъ, съ грубымъ нахальнымъ лицомъ и вязала толстый чулокъ. Она не приподнялась, когда вошелъ молодой человѣкъ и продолжала качать ногой колыбель, — она прекрасно понимала, что кормилица теперь была главнымъ лицомъ въ монастырскомъ помѣстьѣ.
