Она повела маленькаго Іозе въ свою комнату съ темными стѣнными шкафами къ старомодному столику на которомъ стоялъ умывальникъ, — сюда же привела она тогда своего мальчика, чтобы умыть его послѣ дороги и смѣнить синюю бархатную курточку, столь ненавистную ея брату.
Ея большіе суровые глаза какъ бы подернулись туманомъ, когда она, намочивъ въ свѣжей водѣ полотенце, вытирала имъ распухшія вѣки ребенка, а пальцы ея очевидно избѣгали прикасаться къ его розовымъ щечкамъ.
— Не болтай! — приказала она рѣзко, когда онъ робко заговорилъ своимъ нѣжнымъ мягкимъ голосомъ о тетѣ Мерседесъ, Якѣ и Деборѣ. Произнеси она еще хоть одинъ звукъ, и голосъ ея прервался бы, чего конечно не понялъ испуганный и замолчавшій ребенокъ.
Онъ не посмѣлъ даже сказать, что ему очень хотѣлось пить, и только съ жадностью смотрѣлъ на графинъ съ водой; у него пересохло во рту отъ крика, отъ духоты и пыли на чердакѣ. Такъ же кротокъ былъ мальчикъ, который двадцать пять лѣтъ тому назадъ игралъ въ оконной нишѣ и постелька котораго стояла подлѣ ея постели за грубой шерстяной занавѣской.
Маіорша размѣшала въ стаканѣ съ водой немного вина и сиропа и, отвернувшись, подала ребенку. Это освѣжающее питье она предлагала иногда бѣднымъ утомленнымъ путникамъ, заходившимъ въ монастырское помѣстье, почему бы не предложить его чужому ребенку, съ которымъ такъ дурно поступилъ сынъ хозяина этого дома?… A онъ, очевидно, очень страдалъ отъ солнечнаго жара и душевнаго безпокойства, — тотчасъ же обѣими рученками взялъ у нея стаканъ и жадно выпилъ все до капли!.. Потомъ малютка поднялся на цыпочки и протянулъ рученки, чтобы обнять чужую женщину, что онъ обыкновенно дѣлалъ со всѣми, кто доставлялъ ему какое-нибудь удовольствіе, но она этого не замѣтила. Она отставила пустой стаканъ и взяла съ гвоздя щетку, чтобы вычистить голубую кашемировую куртку отъ сѣна, соломы и пыли. Она еще разъ вытерла ему лицо мокрымъ полотенцемъ, но не коснулась его чудныхъ золотистыхъ кудрей, намокшихъ отъ пота и прилипшихъ ко лбу.
Кто видѣлъ когда нибудь эту женщину такой неувѣренной!.. За самой тяжелой работой ея сильныя движенія никогда не теряли спокойной увѣренности, а теперь она пролила воду и щетка два раза выскользнула изъ ея рукъ на полъ. Она молча и торопливо толкнула ребенка къ двери и вышла съ нимъ въ переднюю.
Въ это время на скрипящихъ ступеняхъ лѣстницы послышались тяжелые мужскіе шаги и въ полусвѣтѣ лѣстницы появилась сѣдая стриженая голова совѣтника.
— Э, чортъ возьми! У тебя гости, какъ я вижу, — вскричалъ онъ, еще не поднявшись на послѣднюю ступеньку. Трудно было ему подниматься на лѣстницу, — онъ совсѣмъ запыхался. Но когда онъ вошелъ въ переднюю, онъ представлялъ олицетвореніе силы и дикой энергіи. Только на лицѣ остались слѣды времени, — густыя ли брови очень разрослись или глаза глубоко впали, только они не имѣли ужъ прежняго дерзкаго и высокомѣрнаго взгляда, — они сверкали, какъ искры изъ-подъ пепла.
Такимъ пылающимъ взглядомъ окинулъ онъ маленькаго Іозе, который робко отступилъ передъ этимъ человѣкомъ, съ рѣзкимъ грубымъ голосомъ, и обѣими рученками ухватился за руку своей спутницы, которую она, выходя изъ комнаты спрятала въ складкахъ платья, какъ бы не замѣчая, что ребенокъ искалъ ее.
— Чей это мальчикъ? — рѣзко и сурово спросилъ совѣтникъ у сестры.
— Почемъ я знаю? — отвѣчала она, пожимая плечами и прямо, не моргая, глядя въ его сверкавшіе глаза. — Я шла въ свою комнату и услыхала на чердакѣ дѣтскій крикъ, — твой Витъ забавлялся и заперъ чужого ребенка въ нашу кладовую.
— И за это ты его такъ обидѣла? — прервалъ онъ ее, внѣ себя отъ бѣшенства и огорченія.
— Обидѣла? — повторила она съ холодной ироніей. — Я отсчитала ему заслуженные имъ двадцать пять ударовъ и нахожу, что это вполнѣ справедливо, — прибавила она со свойственной ей энергіей.
Это невозмутимое спокойствіе заставило совѣтника придти въ себя; онъ почувствовалъ, что благодаря этой вспышкѣ онъ потерялъ такъ долго удерживаемое имъ превосходство надъ ней. Онъ сдержался и сказалъ раздраженно: «такъ строго наказывать моего ребенка я не позволяю даже себѣ самому!»
