— Ты отказываешь Адельгейдѣ отъ дома? — воскликнула баронесса внѣ себя.
Онъ, положивъ руку на перила, остановился на нижней ступенькѣ и обернулся къ ней лицомъ.
— Я дѣлаю это уже не первый разъ, — сказалъ онъ очень спокойно. — Но фрейлейнъ фонъ Ридтъ преслѣдуетъ «высшія цѣли», которыя не позволяютъ ей понимать вѣжливо выраженныхъ желаній и обращать вниманіе на голосъ врожденной женской деликатности… Всякій другой мужъ послѣ столькихъ неудачныхъ попытокъ вѣжливо удалить отъ себя злого духа, энергично употребилъ бы въ дѣло свои права хозяина дома, но мнѣ это противно. Поэтому я ограничусь протестомъ противъ посѣщенія моей мастерской и уединюсь здѣсь — нога моя не будетъ въ домѣ съ колоннами, пока у тебя гости.
Твердыми шагами поднялся онъ по лѣстницѣ и исчезъ за гардиной; слышно было, какъ онъ заперъ за собой дверь.
Баронесса неподвижно смотрѣла ему вслѣдъ, какъ будто ожидала, что онъ сейчасъ вернется въ раскаяніи, но вдругъ подобрала свой шлейфъ и быстро направилась къ лѣстницѣ; но фрейлейнъ фонъ Ридтъ уже стояла подлѣ нея, какъ демонъ, распустившій свои черныя крылья надъ павшей душой. Она не сказала ни слова, но быстро схватила ея руку, которая уже взялась было за перила, и отдернула ее…
И въ этомъ прикосновеніи должны были заключатъся странная власть и сила, потому что упрямая женщина покорно сняла ногу съ нижней ступеньки лѣстницы, куда она ужъ было поставила ее, хотя со всѣми признаками неудовольствія и стараясь подавить слезы гнѣва и внутренней ярости.
Ho она послѣдовала за канониссой, нетерпѣливо вырвавъ у нея свою руку и направляясь къ открытой двери.
— Туда мы не пойдемъ, — твердо заявила фрейлейнъ фонъ Ридтъ, и рѣзкая насмѣшка въ ея голосѣ показывала, что она и не думаетъ исполнить желанія хозяина дома. — Отопри дверь зимняго сада и возврати ключъ на мѣсто.
Они вошли въ садъ, и баронесса вынула ключъ изъ кармана. Донна Мерседесъ слышала ея тяжелое дыханіе; грудь ея высоко поднималась отъ волненія.
— Уѣзжай, Адельгейда, — произнесла она полуумоляюще, полуповелительно.
— Ни за что — я остаюсь, — холодно возразила канонисса. — Этотъ достойный сожалѣнія человѣкъ ни на одну линію не заставитъ меня уклониться съ моего пути. Болѣе, чѣмъ когда-нибудь, я буду преслѣдовать свою цѣль, такъ какъ я должна поддержать слабый колеблющійся тростникъ. Ты много разъ обѣщала освободиться отъ недостойныхъ узъ… Пока ты среди насъ, ты ведешь себя такъ, какъ будто бы тебѣ ненавистны всѣ плотскія страсти; ты съ наслажденіемъ разыгрываешь святую, a благочестивыя руководительницы нашей юности твердо вѣрятъ, что въ твоей душѣ никогда не было нечистаго желанія, что ты обманутая жертва спекулятивныхъ цѣлей стараго барона, — ихъ ты могла въ этомъ убѣдить, меня же никогда!.. И если они всѣ думаютъ, что баронъ Шиллингъ держится за твое богатство и мѣшаетъ твоему возвращенію въ орденъ, которому ты въ сущности принадлежишь, то я ужъ отлично знаю, что ты сама не хочешь, что твоя грѣховная привязанность цѣпляется за каждую соломинку, которую тебѣ представляетъ обманчивая надежда… Но нашъ уговоръ, по которому ты обѣщала идти со мной, какъ только баронъ Шиллингъ докажетъ, что не питаетъ къ тебѣ никакой любви, этотъ уговоръ долженъ теперь исполниться, — въ каждомъ его словѣ, въ каждомъ движеніи выражаются отвращеніе, ненависть, презрѣніе — онъ никогда не любилъ тебя, никогда!
Канонисса во все время этой рѣчи крѣпко держала баронессу подлѣ себя. Сильная красивая бѣлая рука какъ желѣзнымъ кольцомъ охватила худую руку баронессы, иначе она не выдержала бы такого безпощаднаго обнаруженія ея тайной страсти и побужденій…
Но при послѣднихъ словахъ ей удалось освободиться, — стеклянная дверь распахнулась, и ея согнутая фигура быстро направилась въ платановую аллею, между тѣмъ какъ фрейлейнъ фонъ Ридтъ слѣдовала за ней съ непоколебимымъ спокойствіемъ и хладнокровіемъ.
Путь былъ свободенъ, и донна Мерседесъ выбѣжала изъ зимняго сада, гдѣ она противъ воли очутилась запертой, какъ въ клѣткѣ. Она увидѣла еще въ концѣ аллеи сѣрый шлейфъ, и еслибы фрейлейнъ фонъ Ридтъ повернула немного голову, то она увидала бы, что бурныя объясненія въ мастерской имѣли непрошеннаго свидѣтеля. Какъ бы то ни было, а донна Мерседесъ выбѣжала оттуда съ сильно бьющимся сердцемъ и глубоко переводя духъ. Она почти задыхалась подъ конецъ въ тяжеломъ спертомъ воздухѣ, пропитанномъ ароматомъ цвѣтовъ и отъ удручающаго дѣйствія разыгрывавшейся въ мастерской сцены… Для такой гордой, въ глубинѣ души строго правдивой натуры, какъ донна Мерседесъ, было чѣмъ то невыразимо постыднымъ и унизительнымъ подслушиваніе тайнъ чужихъ, втайнѣ враждебныхъ другъ другу людей. Она, конечно, могла бы заткнуть уши, но руки ея, какъ прикованныя, лежали на колѣняхъ, — она боялась малѣйшимъ движеніемъ выдать свое присутствіе. Она закрыла глаза, чтобы по крайней мѣрѣ не видѣть спорящихъ, но мужской голосъ то и дѣло заставлялъ ее вздрагивать и искать взоромъ говорившаго, который безжалостно громилъ женскія интриги и властолюбіе.
