Пассажир, стоявший рядом со мной, удивленно сказал:
- А у вас красивая собака.
- Очень красивая, - сказал я, вытирая пот. - Аж жуть берет. Хотите, уступлю?
- Боже упаси, - испуганно замахал руками пассажир. Но было видно, он что-то взвешивает про себя. - А много она жрет?
- Две бутылки шампанского и банку икры в день, - сказал Гриша. - Зато за жену можете быть спокойны, уж она ее укараулит.
- Хамство какое!
- Сам напросился.
- Видно, вы здесь недавно.
- Недавно, - ответил Гриша. - Но уже успел отсидеть за членовредительство. Не так уж там и плохо.
Пассажир обиделся и, обращаясь ко всем сразу, начал громко вещать, что прежде все было иначе, и что люди друг с другом разговаривали уважительно, и что дом можно было не запирать, никогда ничего не пропадало. Решетки на окнах появились после войны, с прибытием новых эмигрантов. Лично он прокладывал здесь дороги и болел малярией, в то время как Гриша жил в Европе как у Христа за пазухой; тогда Гриша посоветовал прислать ему счет за свою малярию, он, мол, посмотрит, чем может помочь, а потом стоявший рядом солдат, смуглый и мускулистый, спросил меня, почему мы, евреи, обязательно затеем свару. Я сказал, что не знаю, и так мы доехали до Тель-Авива. Когда я вышел из автобуса, у меня все еще дрожали коленки, и я сказал Грише:
- Больше той дорогой не пойдем. Эта тварь второй раз своего не упустит.
На улице Кинг-Джордж мы увидели субчика, про которого знали, что у него есть блат и что он может подыскать нам работу. Субчик сидел в маленьком кафе и что- то ел, а что именно, лучше не уточнять. Он с набитым ртом говорил Грише, что сейчас как никогда трудно с работой, что понаехало много новых эмигрантов и непонятно, куда их рассовать. Есть и говорить он закончил одновременно и, глядя на нас невинным взором, подождал немного, а потом снова набил рот едой и заговорил. Ему, мол, ужасно неприятно видеть двух молодых людей без работы, впрочем, когда он сам приехал в эту страну, здесь не было ничего, кроме малярии и стычек с арабами, он, однако, как-то пережил это.
- Проехали, - сказал Гриша. - Куда ты можешь нас пристроить и за сколько? Я тут твой треп слушать не собираюсь.
Субчик проглотил огромный кусище и сказал без запинки:
- Триста фунтов.
- Только и всего? - спросил я.
- Триста, - сказал он и показал на меня пальцем. - За вас обоих. Получите постоянную работу.
- Триста фунтов тебе, - сказал Гриша. - А сколько будем зарабатывать мы?
- Восемь с половиной фунтов в день, - сказал он. - Ставка такая.
- Значит, горбатиться за каких-то двести двадцать в месяц. Да еще ты хочешь триста.
- Я хочу? - изумился субчик. - Я хочу спокойно покушать. Это вы хотите. Пожалуй, вам надо обратиться в посредническое бюро по трудоустройству. Так, наверное, будет лучше. Уж они вам найдут работу. - Он поднял палец и показал на разбитое Гришино лицо. - Попал в аварию?
- Нет, - ответил Гриша, - с дочкой играл.
Я пододвинул к себе стул и уселся рядом с субчиком. Он слегка отодвинул тарелку.
- Ладно, - сказал я. - Ты получишь свои триста фунтов. А когда мы сможем начать работать?
- Когда? - повторил он. - Завтра. Заплатите сегодня, и я вам прямо сегодня все и устрою. Завтра начнете.
- Послушай, - сказал я. - Мы с ним в последний раз видели триста фунтов в кино, в рекламе государственной лотереи. Поработаем месяц, и ты получишь свои башли. Идет?
Я протянул ему руку, подождал немного, а потом Гриша изо всех сил ударил меня по руке, и она отлетела в сторону.
- Мы еще увидимся, - сказал Гриша.
- Само собой, - сказал субчик. - Почему бы и нет. Как только разживетесь тремя сотенками.
Вот и все; с тем мы и ушли; если бы не Лена, можно было бы вернуться домой, но нельзя прийти в десять часов утра и сказать, что у нас ничего не вышло; это был бы полный предел. Вот и приходилось возвращаться после четырех, вместе с закончившими работу людьми, и делать вид, что мы просто падаем с ног от усталости. Пожалуй, нет ничего мучительнее, чем притворяться измученным - в некоторых случаях. Впереди было еще несколько часов, и мы пошли нашей обычной дорогой - в сторону моря.
