Одевшись в штатское, он поспешил в венгерское посольство и прошел без доклада в частные апартаменты посла Венгрии.
— Я подвергаюсь опасности, — предупредил его барон, — встречаясь с вами. Но вы единственный, человек, которому я могу доверить это страшное известие. — Барон нервно прошелся по комнате, потом приблизился вплотную к полковнику, взял его под руку и подвел к окну: — Вы сами понимаете, в каком окружении я нахожусь, — продолжал тихо посол. — Мне стыдно признаться, что вопреки заключенному с Югославией договору наши войска вместе с немцами, итальянцами и румынами пятого или шестого, в эту субботу или воскресенье, перейдут границы Югославии. Шестого же, на рассвете, авиация Геринга будет бомбить Белград.
Углеша Попович схватил невольно посла за руку и заглянул ему в глаза.
— У вас не должно быть причины сомневаться в моих добрых намерениях и в точности моих сведений. Я всегда относился к вашему народу с симпатией и считаю, что наше будущее взаимосвязано, и поэтому хочу как-то помочь Югославии. А теперь прощайте! — И пожал ему руку.
— Прощайте, барон, и верьте, что народы Югославии не забудут, что в самые трудные дни нашли в вас друга, — проговорил Углеша Попович.
— Чувствую, что победа будет не на нашей стороне. Пусть Бог хранит Венгрию и будут прокляты те, кто толкает ее в пропасть, — как бы про себя заметил Георг Баках Бесеньи, и глаза его наполнились слезами.
Убежденный в том, что посол Венгрии говорил правду, Углеша Попович поспешил к начальнику Генерального штаба, генералу армии Петру Косичу. По дороге Попович вспомнил, как был у генерала в феврале и положил перед ним на стол немецкий план нападения на Югославию под кодовым названием «Резерват 1830», который ему передал шеф Интеллидженс сервис на Балканах Роберт Летрбич, и как Косич высмеял его, назвав фантазером и паникером.
Углеша Попович не знал, хотя и был начальником секретной службы Генштаба, что генерал Косич немецкий шпион. И все-таки, когда Косич заявил насмешливо, что полковник поддался очередной провокации, Углеша, недолго думая, отправился к Симовичу. Председателя Совета министров уже неоднократно предупреждали о нападении немцев на Югославию, предупреждали и английское, и американское, и советское правительства, и наконец, югославская разведка.
Человек больше всего боится показать себя трусом, особенно военный, да еще генерал, занявший пост председателя Совета министров! На это срывались люди и поумней! Выслушав Углешу Поповича, Симович назвал заявление посла и полученное донесение военного атташе Югославии в Будапеште провокацией. Он объяснил Поповичу, что нельзя раздражать Гитлера, дать повод Германии начать военные действия.
— Я уже объявил Белград открытым городом, — Симович потряс рукой в воздухе, — а на шестое апреля назначаю свадьбу своей дочери, потому что убежден: никакой бомбежки не будет. — И холодно поклонился.
* * *
В два часа дня снова завыли сирены, загудели у причалов пароходы — начался новый налет авиации. Алексей как раз подходил к своему дому. Это было трехэтажное, узкое, словно сплющенное двумя небоскребами здание, на углу Кнеза Милоша и Бирчаниновой улиц, с одной квартирой на каждом этаже. Алексей жил на третьем. Четыре комнаты, кухня, ванная, чулан с потайной дверью, выходящей на балкон, скрытый со стороны улицы углом дома, а со двора гребнем крыши двухэтажного строения. С балкона можно было спуститься на эту крышу соседнего дома-пристройки, проникнуть через люк на чердак, а оттуда сойти по лестнице во двор.
На втором этаже этого строения жил служащий фирмы «Сименс», русский эмигрант, член НТСНП Граков, на первом была мастерская и квартира его товарища и тоже члена НТСНП Черемисова. При всей их непохожести это были давно испытанные и проверенные Алексеем люди. Александр Граков с юных лет сохранил кличку Грак; художественная натура сатирического склада, он таскал повсюду в одном кармане блокнот, в другом — цветные карандаши. Появляясь в любом месте, обычно в спортивном костюме, в гольфах, он раскуривал трубку и, поддерживая сквозь зубы беседу, открывал блокнот и начинал рисовать портрет собеседника, иногда изображая его смешной карикатурой. Человек с острым умом, знающий европейские языки, Граков был ценным помощником Хованского, он мог быть «своим парнем» в любой среде. Георгий Черемисов, хотя и не отличался ни талантом, ни красотой, — смуглый брюнет среднего роста, с крючковатым носом, с маленькими карими глазами и высоким лбом — был физически крепок и внешне очень обаятелен. Поверив однажды в Хованского, он стал ему настоящим другом. Его дядя, известный донской генерал Черемисов, во время Гражданской войны командовал дивизией и потому не препятствовал племяннику вступить в ряды Добровольческой армии. Георгий воевал в отряде героя и пионера Белого движения полковника Чернецова, потом у Корнилова, Деникина и, наконец, Врангеля. Дважды был ранен и получил два Георгиевских креста.
