Чегодов почувствовал на себе пристальный взгляд. Открыл глаза. Гоша Кабанов — Мальцев, член белградского отделения НТСНП, бывший кадет Донского кадетского корпуса, пытливо смотрел на него.
«А ты как сюда попал?» — хотелось закричать.
Их было четыре брата «Корбо». Кличка перешла к ним от отца — преподавателя французского языка, старого, горбоносого моряка-офицера, чем-то напоминавшего ворона. Со старшим, Евгением, Чегодов кончал кадетский корпус. Вторым был Гоша. Год тому назад он женился на Машуте Дурново-Давнич, дамочке довольно легкого поведения, которая разошлась со своим супругом, председателем белградского отделения НТСНП Евгением Давничем.
«Почему они посадили меня с ним в одну камеру? Не знают, наверно, что он энтээсовец, или проверяют? Положеньице! Товарищеский долг обязывает молчать, долг слова, данного Хованскому, требует его выдать… Э-э, нет! И в тюрьме тупичок. Впрочем, уже не первый. Много у нас этих тупичков. Потому и не верят нашему брату. Не та кровь, не та кость. Потому на всякий случай посадили. Эх, простофиля я, простофиля!»
Увидев, что Кабанов закуривает, Олег соскочил с нар, направился прямо к нему и небрежно бросил:
— Ну-ка, друг, дай закурить! Как звать?
— Михайлов Георгий, — не поднимая глаз, сказал вполголоса Кабанов и протянул сигарету. — А тебя?
— Звали Незнамовым… Когда взяли? Одного?
— С Машутой, в том-то вся беда. В легенде запутались. — И тоскливо посмотрел ему в глаза. Потом с жадностью затянулся, выпустив струйку дыма, махнул рукой, словно отгонял тяжелые мысли, понижая голос до шепота, заметил: — Здорово ты их! Но берегись, будут мстить. Такие убьют запросто. Их трое, терроризируют всю камеру. Никто и пикнуть не смеет.
— А кто третий?
— Иван Бойчук, тот, что рядом с рыжим лежит. Был и четвертый. Сосед твой. Вчера что-то не поделили. Разругались.
— Поможешь?
Кабанов на секунду замялся, потом нерешительно протянул:
— Конечно! Только по ночам меня на допрос таскают. Запутали. Над моей легендой животики надрывают. И Машута, видать, засыпалась. Наш великий конспиратор Жорж трудился над этими легендами… Сволочь! — И снова затянулся, выпустил струйку дыма и махнул рукой: — А днем, разумеется, помогу! — И опасливо покосился в сторону.
«Слабак!» — решил про себя Чегодов, проследив его взгляд. На нарах лежал, распластавшись, с закрытыми глазами рыжий и массировал затылок. Его сосед, мужчина лет тридцати — тридцати трех, долговязый, с длинным лошадиным лицом, желтыми, как у волка, глазами, чуть приплюснутым на кончике длинным носом и плотно сжатыми губами, с безразличным видом покуривал сигарету, но по его настороженным ушам видно было, что он старается уловить их беседу.
«Этот опасен. У него наверняка припрятан нож. Надо отобрать!» И довольно громко бросил:
— Вот сейчас мне и поможешь разоружить эту обезьяну! — И направился к лежавшему Бойчуку.
Тот толкнул рыжего локтем в бок и что-то сказал. Но рыжий только отмахнулся.
— Дай-ка мне перо! — подойдя вплотную, небрежно бросил Олег и протянул руку.
— Иди ты к фене! — В его волчьих глазах загорелись огоньки.
— Дай по-хорошему! — строго предупредил Чегодов.
Нож в тюрьме мечта каждого вора. Самоделковые — их долго вытачивали из ложек, мисок, грядушек кроватей, из любой железины. Прятали в самых невероятных местах. Надзиратели устраивали время от времени внезапные обыски и отбирали найденное. Однако ножи рождались снова и снова. Поэтому у негласного вожака камеры, обычно «вора в законе», было всегда где-нибудь припрятано «перо».
— Лады! — Бойчук по-звериному ощерился, потянулся к изголовью и вытащил из щели длинный сапожный нож, зажал его и руке и, пытливо оценив Олега, явно заколебался: «Свой или чужой?»
Держится смело, как старший «в законе», а на вора вроде не похож. «Нет, не вор!» И нож, пущенный со страшной силой прямо в лицо, пролетел мимо и вонзился в дверь.
И тут же заскрежетал засов, дверь отворилась, и надзиратель, видимо, наблюдавший за сценой, рявкнул:
— Ну-ка, вы, двое, давай выходи! Руки назад!
И коридоре их встретил старший смены, с тремя «кубарями» в петлицах, и сердито крикнул:
