Хулио попросил растолковать подоходчивей, почему она считает, что невидима, и Тереза рассказала, что в детстве одна учительница практиковала такой вид наказания: все одноклассники проходили мимо, не видя ее, что называется, в упор, не слыша, когда она к ним обращалась, и словно бы ее вовсе не существовало. Поначалу она бунтовала и делала все, чтобы привлечь к себе, но потом, когда подросла и убедилась, насколько уродлива, стала думать, что, может быть, даже и к лучшему, что ее никто не видит, и выросла таким вот бестелесным и нематериальным существом. Позже, уже когда стала совсем взрослой, решила, что будет отдаваться каждому, кто ее заметит.
– Ну, вот ты меня заметил…
– Я уже говорил: ты мне напоминаешь одного человека.
– Знаю, знаю, некую Лауру. И дальше что?
– Дальше – ничего. У меня нет привычки к потреблению рассказов о потустороннем, тем более что пора в редакцию. Прости.
– Так-таки и «ничего»?
– Ну, когда мы познакомились в клинике, я подумал, что ты – смерть.
– Смерть?
– Ну, ты ведь крутилась в тех местах, где много больных, а там каждый день кто-нибудь да умирает.
– Ты принял меня за смерть, потому что я такая страшная?
– Наоборот, я всегда был уверен, что смерть необыкновенно привлекательна.
– Значит, ты считаешь, что я привлекательна?
– Я считаю, что ты – смерть.
Тереза, обозначив гримаской, что отказывается от попыток соединить расползшуюся ткань дня, выскочила из постели и побежала в ванную. Хулио надел носки, чтобы на этот раз не шлепать босиком по холодному полу или, может быть, избежать соприкосновения с другой парой ступней, пересек спальню и взял картотеку, лежавшую на стуле. Открыл и обнаружил там яблоко и несколько диетических печений: стало быть, никакого коммерческого училища не было в помине. Захотел проверить заодно и содержимое сумочки, но остановился от прилива жалости, прежде всего к себе самому, а уж потом к Терезе, и смотреть не стал, а вместо этого вышел в коридор, прошел к ванной и без стука открыл дверь. Тереза сидела на биде, упершись лбом в стену, и плакала, но при этом продолжала подмываться. Во всей этой ситуации, показавшейся Хулио совершенно катастрофической, знаком ему был только шум льющейся воды. Молча, не произнося ни слова, он приник к ее спине, обхватил ее талию и добавил к ее рукам свои, помогая ей мыться. И четыре руки очень скоро обрели странную согласованность действий, в нужный момент передавая из пальцев в пальцы кусочек мыла. Хулио, произведя мысленные подсчеты (пятью четыре), установил, что у входа в Терезу усердствуют двадцать пальцев, но не мог бы с уверенностью сказать, где – чьи. Уткнувшись лбом в восточную часть Терезиной спины, которую он уже начал воспринимать географически, Хулио, хоть и не вполне еще обрел привычки потребления, связанные со слезами, тоже немного поплакал, до тех пор, пока чья-то рука – ему показалось, что это не его рука и не ее – не повернула вентиль, остановив течение воды. Покуда Тереза вытиралась, он вернулся в спальню, начал одеваться (подумав про себя: «В саван облачаюсь»). Вошла Тереза и тоже стала натягивать на себя одежду, а потом присела на край кровати и обратилась к Хулио с такими словами:
– Нет у тебя никакой жены и сына тринадцати лет тоже нет, так ведь?
– На самом деле – почти четырнадцати: в этом месяце исполнится.
– …и потому эти зубные щетки в стакане и ненадеванная блузка на кровати показались мне угрозой.
– Пусть здесь и сейчас это и не так, но есть место, неотличимое от этого, где в эту самую минуту существуют и жена, и сын, точно так же, как есть где-то и учебная часть коммерческого лицея (или как он там называется?), где ты работаешь.
Тереза, казалось, пропустила это мимо ушей. Поднялась, взяла свой плащ и картотеку, без досады и без приязни поцеловала Хулио в лоб и сказала:
– Бог даст, найдется и такое место, где реальны будем и мы с тобой.
Ночевать Хулио отправился в клинику, где чувствовал себя в большей безопасности, чем дома, особенно с тех пор, как Лаура с сыном уехали на юг. Когда он вошел в палату, отец спал или, если учесть пятьдесят процентов его безжизненности, пребывал в полусне, но и в этой половине его существа разворачивалась замысловатая дыхательная стратегия – начиналось все с лилейного, подобного вздоху, движения легких, которое набирало силу, достигая уровня и качества предсмертного хрипа, потом замирало на несколько секунд, прежде чем перейти в новую серию.
