– Вы разрешите мне здесь присесть? Так много народу…
Она кивнула и вновь вернулась в свой мир. Войти в него со своей позиции Хулио не мог, потому что книга была в обложке. Тогда он воспользовался паузой и спросил:
– У вас здесь лежит кто-нибудь из родных?
– Нет, что вы. Я работаю неподалеку, а сюда прихожу поесть – здесь дешево.
– Я уже видел вас раньше… Простите мне мое любопытство – мне всегда хотелось узнать, что вы носите в этом чемоданчике? Пробирки, наверно, или что-нибудь в этом роде?
Она засмеялась – и тем только усилила общее ощущение старомодности, которой веяло от нее.
– Да ну что вы! – повторила она. – Это картотека, переносная картотека. Я работаю в коммерческом училище. Координирую все курсы, а поскольку у нас несколько зданий, приходится перевозить карточки с места на место. Но это все отговорки, – добавила она словно бы по секрету. – На самом деле мне нравится заботиться о студентах, чтобы знать, как их зовут, и запоминать их лица, хотя некоторые фотографии сделаны в автомате. Они очень удивляются, когда при встрече я обращаюсь к ним по имени. Так что видите – все очень просто. А вы?
– Я журналист.
– Я имела в виду – здесь по каким делам?
– У меня здесь отец на третьем этаже. Полупарализован после инсульта и вдобавок начал терять память.
– Вот как… – протянула она.
Покуда говорили, Хулио с рассеянным видом взял ее книгу и начал вертеть в руках, чтобы словно ненароком открыть и прочитать название. Называлась она «Предприятие как живой организм».
– Да, мне приходится читать такого рода литературу. А вы работаете на телевидении?
– В газете.
– А я газет не читаю. Времени не хватает. Да и потом, с ними – как с романами: я им не верю. Наш учитель литературы требовал, чтобы мы читали романы, но у меня не шло ни в какую, и подружка мне пересказывала самую суть. Но это – мой дефект…
– Да отчего же?
– Не знаю… плохо, наверно, когда человек книжек не читает.
– Ну как же не читает? Читает, – Хулио показал на книгу.
– Это совсем другое, – услышал он в ответ и понял, что она винится просто так, к слову, потому что не похожа на человека, который сам не знает, чего хочет.
К концу обеда удалось ненароком вызнать, как ее зовут. Нет, не Лаурой, а Терезой – имя это было лишено значения и, следовательно, вкуса, а может быть, вкус был, но такой новый, что Хулио в этот миг еще не решался распробовать его и оценить. Прежде чем вернуться в редакцию, он заглянул к отцу попрощаться.
– Я обедал с Лаурой. Она тебе кланяется. Подняться не смогла, потому что торопилась.
Отец поглядел на него вопросительно.
– Лаура, моя жена, ты разве не помнишь ее?
– Ах, да. А мальчик?
– Мальчик в школе.
– У меня к тебе просьба. Пожалуйста, зайди к нам домой и поищи в ящике с инструментами левую оглоблю от очков, кажется, я туда засунул ее, когда она отломалась. Может быть, сумеем приладить на место.
Хулио пообещал, наперед зная, что поручение не выполнит: ему страшно было бывать в опустевшем отцовском доме, который был когда-то и его собственным. Отец уже не в первый раз обращался к нему с этой просьбой, но обычно тут же забывал о ней.
Вскоре после того, как он пришел в редакцию, директор вызвал его к себе в кабинет и сообщил, что решил перевести его в отдел «Телевидение».
– В «Обществе» дела у тебя не пошли. Ты как-то не вписался. Мы вообще решили все немного перетряхнуть, растормошить это сонное царство.
Хулио переводили с места на место уже не впервые, но на сей раз он подумал, что следует оказать сопротивление.
– Дело в том, что у меня нет телевизора.
Директор, всем видом своим являя крайнюю степень изнеможения, взглянул на часы:
– Ну, вот что… Мне еще надо проглядеть половину полосы.
Отдела, куда переводили Хулио, практически не существовало, потому что газета ограничивалась только тем, что печатала программы передач, присылаемые телеканалами, да изредка – комментарий или анонс. Даже помещался отдел не в редакции, а в каком-то грязном закутке на первом этаже, рядом с комнатенкой, где стояли ксерокс и факс. Но делать нечего – Хулио отправился к пышногривой короткоюбочной девице, которой вверили полную власть над этим подразделением. От середины лба до подбородка ее лицо пересекал шрам, и оттого казалось, будто оно составлено из двух разных половинок. Левая казалась угрюмой и свирепой, правая – простодушной и немного меланхоличной. Хулио предпочитал заходить к начальнице именно с этого боку, хотя она старалась поворачиваться в разговоре как раз другим.
