Неужели она действительно хоронит себя, как он сказал?
Аня понимала, что со стороны это могло выглядеть именно так, но ей нравилось объезжать верхом плантации, следить за урожаем и животными, за людьми, которые жили и работали у нее на плантации. Она была равнодушна к приемам и сплетням, бесконечному кругу визитов и увеселений, где изо дня в день, из ночи в ночь мелькали одни и те же лица. Она не имела никакой склонности к вышиванию картин разноцветной шерстью, или вылепливанию цветов из воска, или плетению узоров из волос, которые тщательно собирались после вечернего расчесывания. Ей, как и всякой женщине, нравилось носить красивые платья и украшения, но она не смогла бы сидеть в салоне, как разодетая кукла, и ожидать визитеров или лежать на кушетке и читать роман, заедая шоколадными конфетами. Она любила заниматься делом. Ей казались неживыми именно эти ленивые леди, которым было нечего делать.
Ей было неприятно то, что Равель Дюральд наблюдал за ней и знал о ней так много. Возможно, он делал это из чувства вины, перед ней за то, что нарушил нормальное течение ее жизни? Если бы он не убил Жана, она сейчас была бы молодой матерью семейства и имела бы троих или четверых детей. Она проводила бы свое время, занимаясь детьми и домом, заказывая обеды для мужа, следя за его комфортом, разделяя с ним постель. Она, без сомнения, располнела бы после родов, и, возможно, имела бы более уравновешенный характер. А о всем, что происходит на плантации, она знала бы только со слов Жана. Что касается новостей и мнений, она полностью полагалась бы на него.
Аня нахмурилась и подняла взгляд на шелковую подкладку балдахина над кроватью. Такое монотонное течение дней могло бы свести на нет всю ее жизнь. Но у нее, конечно же, был бы Жан. Они бы разговаривали и смеялись, и играли с детьми, а ночью они спали бы рядом в постели.
В течение нескольких мгновений, испытывая при этом чувство стыда, она попыталась представить себя в объятиях Жана, но это ей не удалось. Вместо этого перед ее внутренним взором возникало худое лицо и широкая грудь Равеля Дюральда.
Она перевернулась на живот и уткнулась лицом в подушку. Он был там, в хлопковом сарае. Ее пленник. Она пленила Черного Рыцаря, главного дуэлянта Нового Орлеана, человека, которого называли Эль-Тигре, когда он сражался вместе с флибустьерами Уильяма Уокера в Центральной Америке.
Она поймала тигра и посадила его в клетку. Но как теперь выпустить его? Как?
Аня стояла на коленях у клумбы и срывала пучки жесткой зимней травы, грозившей заглушить вербену. В саду, расположенном позади дома в «Бо Рефьюж», рядом с ней работал негритянский мальчик двенадцати-тринадцати лет, который так яростно сгребал граблями, как будто у него в руках было какое-то смертоносное оружие. За клумбой с вербеной росли кустарники, длинные ветви которых, покрытые белыми цветами, походили на перья белой цапли. За ажурными серо-зелеными зарослями вербены с алыми цветами росли нарциссы, их желтые бутоны только что раскрылись. Сырой прохладный ветер раскачивал ветви кустарников и заставлял трепетать нарциссы на их тоненьких стебельках.
– Джозеф, – сказала она, – будь осторожен с луковицами.
– Да, мамзель, – ответил он, продолжая выгребать старые листья, при этом задевая стебли нарциссов.
– Желтые цветы, будь с ними поосторожнее! – О да, мамзель!
По вымощенной кирпичом дорожке, ведущей от дома, подошла экономка Дениза и, подбоченившись, остановилась рядом с Аней. Ветер трепал ее передник и завязанные узлами концы платка на голове.
– Вы никогда не сделаете из этого мальчишки садовника!
– Не знаю, по крайней мере он хочет этого.
– Его мысли сейчас не делом заняты.
– Не только у него они заняты чем-то другим. – Аня, печально улыбаясь, кивнула в сторону нескольких побегов вербены, вырванных ею вместе с травой.
– Будет просто чудо, если в клумбе останется хоть один цветочек, – хмыкнула экономка, и, понизив голос, продолжала: – А если вы думаете о том мужчине, который заперт в сарае, то я пришла поговорить с вами именно о нем.
Аня бросила взгляд на работавшего рядом мальчишку, потом поднялась и подошла поближе к Денизе.
