Я же оставался в городе. Меня, студента–второкурсника, взял тогда сниматься в свою картину очень известный режиссер, даже имя которого нельзя было произнести без трепета. Взял, конечно же, на смехотворно маленькую роль, почти что в эпизод, но даже и это было чудовищным везением. Из суеверия я до поры до времени никому ничего не говорил. А тогда даже наоборот, как бы посетовал на судьбу:
— А мне, вот, приходится оставаться в духоте и пыли. Обидно… Один, наверное, такой.
Мне посочувствовали.
— Отчего же один, — раздался вдруг низкий хрипловатый голос, и я с удивлением увидел, что говорит она. — Я тоже почти все лето пробуду в городе.
Я внимательно на нее посмотрел. Она как ни в чем не бывало прямо встретила мой взгляд.
— Значит вам сам бог велел дружить, — заключил Пистон, едва ли не потирая руки от того, что его теории прямо на глазах воплощаются в жизнь.
Мы с ней оказались в центре всеобщего внимания.
— А как у тебя с жилищными условиями? Встречаться есть где? — как можно более небрежно спросил я.
Она широко распахнула глаза от моей наглости, но уже в следующую секунду слегка хмыкнула и в тон мне беспечно пожала плечом — мол, какие проблемы.
— Тогда не сочти за труд, запиши номер телефончика.
Аудитория встретила наш диалог с одобрением. В особенности Пистон.
Она пожала плечом — подумаешь, испугал — стремительным летучим почерком написала наискось салфетки номер и имя, скатала салфетку в шарик и щелчком пульнула шарик через весь стол мне.
— Спасибо, — сказал я и подчеркнуто небрежно, даже не прочитав имени, сунул шарик в карман.
Лишь вечером, оставшись один, я аккуратно достал из кармана скомканную бумажку, тщательно расправил ее и под косо записанным телефонным номером прочитал: Татьяна. «Так… — отчего–то с волнением подумал я. — Ужель та самая Татьяна?»
Помню, я специально выждал некоторую паузу перед тем, как позвонить, дня три. Чтобы мой звонок не выглядел слишком нетерпеливым и чтобы не создалось впечатление, что я придаю знакомству слишком большое значение. Большее, чем позволяет современное отношение к любви.
Мне показалось, что она обрадовалась услышать мой голос, хотя постаралась этого не выдать.
— Может быть, встретимся? — почти сразу предложил я.
— Сегодня у меня священный день, я иду в парикмахерскую… — сказала она. — А вот завтра…
— О’кей!
И мы встретились на следующий день. Я, помню, жутко волновался. Как не волновался никогда раньше.
Мы погуляли по городу, выяснив, что нам нравятся одни и те же места. Поболтали обо всяких пустяках. Проходя мимо, забрели в зоопарк. В то время мы, студенты, ходили в зоопарк готовиться к этюдам по сценическому мастерству. Я водил ее от клетки к клетке, время от времени изображая то льва, то павлина… Она смеялась… После зоопарка мы поужинали в кафе, выпили вина…
Перед ее домом я спросил небрежно:
— Может быть, тебе пригласить меня на чашку кофе?
Она подумала немного и пригласила. И, как сказали бы в прошлом веке, в тот же вечер стала моей. Причем, в духе времени это произошло легко и просто.
Оказалось, что ее родители, известные среди театральных профессионалов люди, кажется, художники, на все лето уехали со своим театром в гастрольную поездку.
— Так что я теперь интересная девушка без обязательств и проблем, — пошутила она.
— Отлично, — нарочито небрежно сказал я. — Тогда, может быть, я стану жуть у тебя? Здесь не найдется лишней зубной щетки? Пижама мне не нужна.
Она рассмеялась моим словам. Я остался.
Оказалось, что она учится в университете искусствоведению. А в городе дожидается отъезда одной балетной труппы в Эдинбург. Родители пристроили ее в эту труппу переводчицей. Это было неслыхано: тогда, вы помните, почти невозможно было попасть за границу.
— Эдинбург — это в Англии? — ревниво поинтересовался я.
— В Шотландии, — сказала она.
— А на каком языке там говорят?
Она рассмеялась.
— На английском.
— Ты владеешь? — спросил я.
— Владею, — просто ответила она. Как будто в этом не было ничего особенного.
Я промолчал.
Мы стали жить вместе.
Институтские занятия закончились, съемки еще не начались, делать нам было, в общем, нечего.
