— Мы не собираемся здесь чувствовать; мы собираемся здесь рисовать. — И снова эта ее бесстрашная, уверенная улыбка — словно разбойник на большой дороге надел свою маску.
Думаю, именно в этот момент я влюбился в нее.
И, понимая это, я все же не смог предотвратить ужасные события, которые произошли потом.
— Ничего себе, ну и вонища там внизу, — сказал Генри Уинтерботтом, просовывая нос между прутьями позолоченной решетки. — Что там, сортир?
— Дурак ты, — отозвался Джек Харгривз. — Это склеп. Там живет Дракула.
Он жадно вцепился зубами в грязную шею Генри, но тот отпихнул его с такой силой, что Джек врезался в решетку.
— Ты хочешь сказать, там мертвецы? — Глаза Генри загорелись, если можно так выразиться, неземным огнем. — Гнилые мертвецы, с выпавшими глазами, мясом, свисающим с костей, и черепами?
— А можно нам спуститься вниз и достать одного из гроба, сэр? — спросил Джек Харгривз.
— Нет, — твердо ответил я.
— О сэр, пожалуйста. Мы ему ничего плохого не сделаем. Мы его потом положим обратно.
— Это негигиенично, показывает отсутствие уважения к покойным, и к тому же ограда закрыта на замок, — сказал я.
— Да ладно вам, — с видом профессионала фыркнул Джек Харгривз. — Я думаю, ты справишься с таким замком, Уинтерботтом?
— А как же, вот увидишь.
Но я прогнал их оттуда и заставил заняться копированием изображения рыцаря в доспехах, и вскоре я услышал треск рвущейся бумаги и крики: «Тупой ублюдок!» и «Это ты сделал!»
Я безостановочно бродил вокруг — почему-то я чувствовал себя не в своей тарелке. Виной тому был не просто холод. К холоду я подготовился — надел пуховик и три свитера. Нет, меня преследовало нечто — не ужас, даже не страх, но какое-то смутное беспокойство, озабоченность. Я был убежден, что стены церкви не были вертикальными, а может быть, это пол — он, казалось, понижался к середине нефа. Под полом наверняка была пустота; каждый, идя по нему, слышал эхо собственных шагов. А еще: окна, казалось, пропускали меньше света, чем должны были. Я несколько раз выходил на улицу посмотреть, не набежали ли облака, но, слава богу, небо было ясным, ярко светило солнце, и я возвращался обратно, чувствуя себя несколько увереннее.
А потом в боковой часовне я наткнулся на крест. Он выглядел как два куска дерева, прибитых друг к другу. То есть я хочу сказать, что это действительно были две прибитые друг к другу доски; но, хотя я не религиозен, я обычно вижу в кресте нечто большее, чем просто доски.
И этот запах. Или вонища, как выразился Генри. Он был не слишком силен, но чувствовался везде; вы никак не могли от него избавиться. Он напомнил мне о том дне, когда я собрался заменить унитаз у себя в лавке; его необходимо было оставить на ночь на улице, чтобы высох уплотнитель, и рабочий прикрыл канализационную трубу бумагой. И всю ночь, даже во сне, я чувствовал отвратительный запах разложения, распространившийся по дому.
На какое-то время, до обеда, дети отвлекли меня. Тридцать пять детей, отпущенных из школы на целый день, полны такого энтузиазма, что способны буквально свернуть горы. Я почти чувствовал, как их энергия пронизывает церковь, погруженную во враждебную тишину. Но эта тишина понемногу начала отвоевывать свои позиции… Во время ланча дети еще весело смеялись, расспрашивали, что это за большой дом неподалеку, но, как это ни странно, к работе они вернулись с неохотой, а затем начались всяческие капризы.
— Мисс, этот скотч не клеит!
— Сэр, у меня опять карандаш сломался.
Доринда, словно могучий и яростный смерч, не останавливаясь, носилась по церкви. Я начинал понимать, как тяжел труд учителя начальной школы. Но вскоре и она потеряла контроль над детьми. Несмотря на наши объединенные усилия, половина детей бросила работу; они стояли группками, с унылыми лицами.
Вдруг со стороны алтаря раздался душераздирающий вопль — одна из младших девочек кричала не переставая. Доринда бросилась туда, я вслед за ней. Девчонка, зажмурив глаза, терла лицо руками и визжала, как сошедший с ума паровозный свисток.
— Это паук, мисс. За головой вон того человека.
Дети указали на лежачую статую десятого лорда Тэттершема, казалось, вырезанную из куска особенно бледного и отвратительного сыра «чеддер». На лице лорда застыла глупая довольная ухмылка.
