Следующие несколько недель потонули для него в тумане. Али будто существовал внутри темного, глушившего все звуки грозового облака, время от времени прорезаемого красными сполохами боли. Едва он смог самостоятельно ходить, его выписали — госпиталь был переполнен, раненых некуда было класть. Закутанная по глаза мать радостно встречала своего мученика, лишившегося половины лица, а соседи восхищались, разглядывая его шрамы и изуродованную пустую глазницу.
Война закончилась, хотя исход ее был неясен.
Али часто ходил в центр города к Фонтану Крови — поглазеть на кроваво-красные султаны подкрашенной воды. Казалось, это бьет кровь из разорванных артерий. Вместе с полумиллионной толпой своих вопящих сограждан он призывал смерть на голову этого сатанинского писателя,[55] богохульника и вероотступника, который скрывался где-то в землях дьявольского Запада.
И все же смерть настигла не его; умер аятолла,[56] отец истины, возлюбленный Аллахом, великим и милосердным.
Горе навалилось на Али, горе терзало еще миллионы, десятки миллионов сердец. Как крот сквозь толщу земли, он пробирался к кладбищу Бехеште-Захра сквозь плотно спрессованную массу людей, составлявших одну из самых многочисленных толп в истории. Миллионы живых камешков спаял вместе цемент вселенской скорби. Хотя нет, эта толпа не была похожа на однородный конгломерат, что мог бы образоваться из камней, цемента и воды в некоей гигантской бетономешалке. Люди падали в обморок, визжали, тянулись, пробирались куда-то, они почти теряли рассудок от непереносимого горя; миллионная туча саранчи, и только один съедобный листок на всех — вскоре должен был прибыть гроб с телом. Али пробился к центру толпы, к площадке, образованной несколькими грузовыми контейнерами. Тысячи плакальщиков в унисон колотили себя кулаками по голове. Мистики набивали горшки землей со дна могилы и передавали их наверх; толпа жадно поедала драгоценную землю.
Вертолет приземлился. Не прошло и нескольких секунд, как буйная кучка молодежи накинулась на гроб и выволокла закутанное в саван тело наружу. К нему протянулись сотни рук, и саван вмиг был изорван в клочья и растащен на реликвии. «Айя, Али, айя, Хуссейн» — скандировало десять тысяч глоток. Мелькнули в воздухе тощие бледные ноги праведника, похожие на палки, и тело тяжело рухнуло на землю.
Али боролся за добычу на передовой линии бойцов, но неполноценное зрение подводило его. Пробиваясь в задние ряды все прибывающей толпы, он гадал, что же это такое оказалось у него в правой руке. На ощупь предмет напоминал склизкий шарик для настольного тенниса. Выбравшись наконец на свободное место, отдуваясь, Али раскрыл ладонь: в ней лежал остекленевший человеческий глаз с торчащим хвостиком глазного нерва. Он был похож на большого пухлого головастика.
Неужели произошло чудо? Неужели обрывок савана превратился в давно потерянный собственный глаз Али, который вернулся к нему? Ибо разве его самого не назвали в честь святого мученика Али, основавшего школу истинного ислама?
В конце концов до него дошло, что же сотворили его пальцы и ногти: он, Кривой Али, вырвал глаз у аятоллы.
Позади него раздавались выстрелы: вертолет приземлялся повторно…
Позже Али узнал, что тело наконец удалось поместить в отведенное ему место в земле, и его накрыли тяжелыми могильными плитами, передавая их из рук в руки, и завалили могилу сверху дюжиной грузовых контейнеров. Никто, однако, не сумел бы описать, во что это тело в итоге превратилось.
Глаз покоился на полочке возле кровати Али, вперив в него свой немигающий взгляд (ибо как может мигать глаз, не имеющий века?). Он неотступно отслеживал все его перемещения по маленькой комнате; зрачок напряженно косил и поворачивался.
Али молился. Он думал о консерванте. Как лучше поступить? Нельзя же, в самом деле, залить глаз мусульманского праведника спиртом, хотя бы и медицинским? Поразмыслив, он отправился в аптеку: хочу замариновать дохлую лягушку, что посоветуете? Домой Али вернулся с баночкой формалина. Попав в жидкую среду, глаз обрел способность двигаться. Теперь он следил за Али, плавая в банке от стенки к стенке.
