Еще он продолжал говорить, страстно и убедительно, но уже, видно, понял, что какую-то страшную оплошность они допустили, и похоже, понял, какую именно, потому что умолк на полуслове, тупо уставясь себе под ноги.
– Неужто Коленьку спекли? – вкрадчиво поинтересовался Спиркин. – Ты же говорил, он в Саратов подался. Ты же говорил – телеграмма.
Отводя глаза, Микрон почесал затылок, вдруг встрепенулся.
– Клянусь мамой! Этот тоже там был. Все ребята подтвердят. Рожа бородатая в окошке мелькала. Мы дверь-то бревном подперли.
Спиркин взглянул вверх.
– Бывает, – отозвался с козырька Жакин. – Зря твои помощники травкой балуются на работе.
– Спускайся, потолкуем, Питон. А?
Жакин поднялся на камне во весь рост, в руке любимый карабин дулом книзу. Рядом Гирей во всей своей волчьей красе. Холка торчком, и от избытка чувств, глядя сверху на пришельцев, зверь широко зевнул, вывалив алый язык.
– Говорить не о чем, – поведал Жакин сокрушенно. – Осталась у тебя, Ваня, минута жизни. Помолись, коли умеешь.
С Микроном случилась истерика. Уразумев, что беда непоправимая, он гортанно вскрикнул и кинулся на, Егорку, норовя захватить в корявые объятия. В ярости он не потерял головы, понял, что от стрелка можно загородиться Егоркой. Но тот был начеку. Чуть отстранившись, нанес прямой встречный удар в орущую тушу и, когда Микрон тормознул и ошалело затряс башкой, сделал элегантную подсечку, повалив бедолагу на камень. В падении Микрон хряснулся о валун затылком и притих, будто уснул.
Спиркин попросил:
– Егорушка, поговори с Питоном, он тебя послушает.
– О чем, Иван Иванович?
– Старик выжил из ума. Что толку меня убивать? За мной другие придут. В покое все равно не оставят. Надо поделиться. А я уже здесь. От добра добра не ищут.
Сверху донесся нехороший смешок.
– О чем ты раньше думал, Ваня? Когда сторожку жег и Егорку пытал.
– Честно скажу. – Спиркин поднял голову, он не терял присутствия духа. – Недооценил тебя, Питон. Которые тебя знают, наши, саратовские, неполную дали информацию. Рановато тебя списали. Ты еще герой, да вдобавок с ружьем. Давай спускайся. Обсудим условия.
Егорка не увидел, а почувствовал, как палец Жакина вдавился в гашетку, но выстрела не услышал. Потек сверху усталый, соболезнующий голос:
– Слепым ты прожил, Ваня, слепым помрешь. Сколь вас развелось таких на Руси. Откуда вы взялись, как грибница поганая на больном дереве? Делиться, говоришь?
О чем ты, мужик? Как у тебя мозги устроены? Ты что, копил это добро, чтобы делиться? Или ты его бедным людям раздашь?.. Нет, конечно. Гребете под себя, как хомяки. С цельной страны шкуру соскоблили – и все мало.
Угомонись, Ваня. Ведь был ты когда-то тоже русским человеком, мамка в муках тебя рожала. Или нет? Или тебя на ракете спустили из-за океана?
Спиркин наконец осознал, что спасения не будет, что настал последний час, и такой ненавистью исказилось его лицо, что Егорка невольно отшатнулся к скале.
– Это ты, старая падаль, учишь меня добру?! – крикнул Спиркин. – Да на тебе столько крови, за век не смоешь.
– Потому и учу, – отозвался Жакин. – Знаю крови цену.
То были последние слова, которые услышал Спиркин в этом мире. Пуля вошла ему в переносицу, и он не мучился перед смертью. Упал и открытыми мертвыми глазами спокойно оглядел высокое небо. Ему больше не надо было щуриться, уклоняясь от солнца, и может, оттого в его мгновенно заострившихся чертах возникла тень мимолетной улыбки. Хорошо умереть днем в горах, на свежем воздухе от быстрой пули. Многие о такой смерти мечтают, да мало кому она удается.
Пес Гирей, скакнув с утеса, прыгнул Егорке на грудь, рыча и постанывая, но юноша лишь безразлично потрепал теплую холку. Быстрота и нелепость развязки, гибель живого, умного, остро нацеленного человека надолго потрясла, отяжелила его душу, и на подошедшего сбоку Жакина ему не хотелось смотреть. Словно что-то спеклось в груди, там, где рождается дыхание.
– Что поделаешь, сынок, – сказал Жакин. – Не осуждай меня. С ними иначе нельзя. Скоро сам поймешь.
– Не хочу.
– Тебя и не спросят. Убийство не грех, хуже грех – бессмысленная жизнь. Когда тебя давят, а ты даже не пищишь.
