— Неужели все действительно так серьезно?
— Увы, — Воскобойников словно бы заглянул грустными глазами внутрь самого себя, — когда-то и я прошел через это. Я тоже познал успех, правда, еще в те времена, которые теперь принято называть застойными. Тогда книжки издавались по плану, и, по большому счету, бестселлеров ни от кого не требовалось, гонорар и без того был обеспечен, не то что сейчас. А я написал вещичку, которая понравилась народу, а потом, к сожалению, уже не смог удержаться на достигнутом уровне. Так бывает: сегодня пишешь бестселлер, завтра — элементарную халтуру. Но вам, вероятно, трудно меня понять, и мои доводы выглядят для вас дикостью и тарабарщиной. Вы просто счастливый человек, потому что ваша рука не срослась с пером и вы никогда не писали по десять авторских листов в месяц.
— Если то, что вы говорите, правда, — после продолжительной паузы изрек Поздняков, — то вы лучше меня знали Ларису.
— Ах, молодой человек, достаточно уже того, что я хорошо знаю самого себя, — усмехнулся Воскобойников, и от этой усмешки на его породистом лице прибавилось морщин. — А с Ларисой, особенно в последний период, мы общались мало. Да у нее и не было времени для дружеских контактов при таком темпе жизни. Поверьте мне, она существовала где-то на пути между машинисткой, которая перепечатывала ее рукописи, и издательством. Все остальное, включая и других людей, наверное, рассматривалось ею в качестве объектов, способных каким-либо образом сделать этот путь короче или, напротив, удлинить. Не стоит романтизировать труд писателя, писатель — добровольный каторжник.
— Интересно, что она писала в последнее время? — Поздняков выглядел потрясенным. — Не знаете, у нее осталась какая-нибудь незавершенная рукопись?
— Она со мной на этот счет не делилась. Наверное, вам стоит спросить у следователя — он весь дом обшарил — или у Ларисиной сестры. Хотя ей, по-моему, на рукописи наплевать. Интересно, как она поступит с авторскими правами, ведь, по идее, они должны перейти к ней? — озадаченно произнес Воскобойников.
— А вы случайно не знаете, кто перепечатывал Ларисе ее рукописи? — неожиданно осенило Позднякова.
— Что?.. А, не знаю, — похоже, Гелий Андрианович уже порядком устал от разговора и начинал постепенно тяготиться обществом Позднякова. Во всяком случае, он уже открыто позевывал и поглядывал на часы. А у Позднякова осталось еще немало вопросов.
— Послушайте, Гелий Андрианович, раз уж вы оказали мне такую любезность…
— Валяйте, валяйте, — усмехнулся Воскобойников, — догадываюсь, к чему эти реверансы, — хотите знать, что я делал в воскресенье. Извольте, у меня секретов нет. Весь день я провел у реки: есть у меня, знаете ли, такая стариковская причуда шляться по живописным окрестностям. В семь, точнее — на электричке 19.47, я уехал в Москву, где пробыл до второй половины дня понедельника. Почему уехал на электричке? Да потому, что мой «Фольксваген» забарахлил во время предыдущего приезда, и я оставил его в своем московском гараже. Слава Богу, мой сосед по лестничной площадке, отличный автомеханик, выручил и на этот раз. Кажется, я все изложил самым подробным образом. Захотите подтверждений, милости прошу по моему московскому адресу. По крайней мере десяток человек подтвердит вам то, что я вам сообщил. Достаточно?
— Более чем, — отозвался Поздняков. — Кажется, теперь моя очередь давать показания, поскольку я тоже в вашем списке?
— Нет уж, увольте старика. Пожалуй, мне пора отдохнуть после тяжелого дня.
Воскобойников и правда заметно сдал прямо на глазах: лицо посерело и осунулось.
Позднякову ничего другого не оставалось, кроме как вежливо откланяться и спросить разрешения при необходимости еще раз прибегнуть к помощи Гелия Андриановича. Тот развел руками:
— Разумеется. К тому же не исключено, что я еще что-нибудь вспомню. Все-таки сегодня такой день, что не трудно и запамятовать.
Воскобойников проводил Позднякова до калитки, а тот, прежде чем попрощаться, задал ему все-таки мучивший его вопрос:
— Скажите-ка, Гелий Андрианович, а со следователем, который занимается Ларисиным делом, вы делились своими размышлениями?
