К счастью для провинившегося, он оказался шустрее меня, поэтому я не смог его поймать, когда он бросился в бега. Так как Акинфий смылся, мне пришлось отложить расправу над ним и заняться допросом девицы. Во время дознания выяснилось, что нежданной попутчице четырнадцать лет, зовут ее Машкой, а родом она из Твери. Родной отец Марии оказался подлой тварью и горьким пьяницей, который, чтобы залить свою глотку брагой, продал родную дочь заезжим купцам из Астрахани.
В Торжке во время заварушки в трактире, где расейские патриоты навешали по шеям астраханским купцам, девчонка, воспользовавшись удобным моментом, сбежала от побитых хозяев и затаилась на конюшне. Акинфий Лесовик пожалел сироту и спрятал беглянку в своих санях перед нашим отъездом. По действующим на Руси законам я был обязан вернуть Машку ее хозяевам, но совершить такой поступок мне не позволила совесть.
В принципе я успел наворотить таких дел, что укрывательство беглой рабы весьма незначительный факт в моей преступной биографии, а потому я махнул на Машку рукой и отправился договариваться о ночлеге. Увы, но на этот раз нам не повезло с постоем и свободной комнаты в гостиной избе не оказалось. По этой причине моей гвардии пришлось заночевать под навесом для лошадей, что еще больше испортило и без того гнусное настроение.
Сегодняшний день явно не задался, но, наверное, в моей душе что-то перегорело, и я не стал устраивать разноса своим подчиненным. Посчитав, что утро вечера мудренее, я наскоро перекусил всухомятку и завалился спать, закутавшись в тулуп, а гвардейцы о чем-то долго шушукались у коновязи. Видимо, народ с тревогой ожидал заслуженного нагоняя, но, когда его не последовало, перепугался не на шутку. Вслушиваться в разговор подчиненных я не стал, потому что в тот момент мне было все по барабану, и вскоре заснул.
Утром меня разбудило чье-то тихое покашливание. Открыв глаза, я увидел своих бойцов, выстроившихся в ряд перед санями.
– Что за митинг спозаранку? – спросил я собравшихся.
Заграничное слово «митинг» мои гвардейцы уже знали, а потому Дмитрий Молчун не стал задавать вопросов и, теребя в руках шапку, ответил:
– Командир, виноваты мы перед тобой. Прости нас, дураков, за самовольство и за то, что сразу не доложили тебе про Машку. Богом клянусь, не хотели мы этого, бес попутал. Акинфия мы уже сами поучили за дурость, и общество просит не выгонять его из дружины. Больше такого не повторится. Что с Машкой делать, мы теперь и сами не знаем, но бросать ее в дороге тоже негоже, сгинет девка. Может, довезем ее до Новгорода, а там Акинфий пускай с ней сам разбирается или идет вместе с ней куда глаза глядят?
– Где Акинфий? Машку тоже сюда ведите, – велел я, садясь в санях.
Из-за спин гвардейцев, понурив головы, вышли вперед виновники вчерашнего происшествия. Если судить по заплывшим от синяков глазам и распухшей щеке, то «общество» с Лесовиком побеседовало весьма строго, и парень наверняка раскаивался в содеянном. Зареванная Машка вообще производила впечатление самого несчастного на Земле существа, которому оставалось жить на белом свете только до разговора со мной.
– Акинфий, ты осознал свою вину? – спросил я.
– Осознал, – потерянным голосом ответил парень.
– Казнить тебя я не буду, выгонять тоже. Да и куда ты пойдешь? Только Машка теперь на тебе. За все ее бабские выкрутасы головой ответишь! Будем считать, что сестра она тебе единокровная. Или ты на ней жениться надумал?
– Нет!!! – испуганно ответил боец.
– Что – нет?
– Пусть сестра будет! Рано мне жениться, да и не знаю я ее толком.
– Ну вот, приехали! Когда ты ее в санях своих прятал и наши головы под топор подводил, не думал, а как жениться на девке, так уже и не знаешь ее! Теперь понял, чего ты учудил?
– Понял, – просипел Акинфий.
– С тобой все понятно, а теперь с тобой, Машка, разберемся, – заявил я, грозно взглянув на перепуганную до смерти девчонку. – У тебя есть куда податься?
– Нет у меня никого. Мать в прошлом годе померла. Братец Димитрий летом ушел из дому куда глаза глядят и сгинул. Отец родный хотел меня на позор продавать, а когда я отказалась, побил и купцам продал. Некуда мне идти, не выгоняйте меня, Христом Богом молю! – заскулила Машка побитой собачонкой, размазывая по грязным щекам текущие из глаз слезы.
