— А жители этих домов? — спросил один лейтенант.
— О них позже, — сказал Адамберг. — Нам удалось узнать смысл этой перевернутой четверки. В прошлом такой знак служил талисманом от чумы.
— Какой еще чумы? — спросил кто-то.
Адамберг без труда узнал кустистые брови бригадира.
— На свете существует только одна чума, Фавр. Данглар, будьте добры, напомните нам о ней в двух словах.
— Чума появилась на Западе в 1347 году, — сказал Данглар. — За пять лет она опустошила Европу от Неаполя до Москвы и унесла тридцать миллионов жизней. Эту самую страшную болезнь в истории человечества назвали черной смертью. Это название важно для следствия. Чума пришла…
— В двух словах, Данглар, — перебил Адамберг.
— Потом эпидемии вспыхивали почти каждые десять лет, уничтожая целые области, и окончательно исчезла она только в восемнадцатом веке. Я еще не сказал о раннем Средневековье, ни о современности, ни об эпидемиях на Востоке.
— Очень хорошо, достаточно. Этого хватит, чтобы понять, о чем речь. Мы говорим о чуме, корни которой уходят глубоко в историю, она убивает каждого пятого за десять дней.
После этих слов послышался ропот. Сунув руки в карманы и глядя в пол, Адамберг ждал, пока снова установится тишина.
— А разве человек с улицы Руссо умер от чумы? — неуверенно спросил кто-то.
— Сейчас дойдем и до этого. Второй фронт действия убийцы: семнадцатого августа С.Т. делает первое объявление в общественном месте. Его выбор пал на перекресток Эдгар-Кине — Деламбр, где один человек избрал себе старинную профессию глашатая и пользуется некоторым успехом.
Поднялась чья-то рука.
— Как он это делает?
— Он привязывает к дереву урну, которая висит там день и ночь, и люди кладут в нее записки, которые нужно прочесть, как я предполагаю, за небольшое вознаграждение. Три раза в день глашатай собирает почту и читает ее на площади.
— Чушь какая, — сказал кто-то.
— Может быть, но дело процветает, — сказал Адамберг. — Продавать слова не глупее, чем продавать цветы.
— Или быть полицейским, — послышалось слева.
Адамберг заметил говорившего, невысокого улыбающегося офицера, с проседью на редких волосах, обрамлявших лысину.
— Или быть полицейским, — согласился он. — Послания С.Т. непонятны широкой публике, да и никакой публике вообще. Его письма — это короткие отрывки из старинных книг, написанных по-французски, а иногда и на латыни, и запечатанные в большие конверты цвета слоновой кости. Письма отпечатаны на компьютере. На площади живет человек, понимающий в старинных книгах, которого эти письма заинтересовали настолько, что он решил в них разобраться.
— А кто он и чем занимается? — спросил какой-то лейтенант с блокнотом на коленях.
Адамберг секунду помедлил.
— Его фамилия Декамбре, — сказал он. — Он на пенсии и подрабатывает «консультантом по жизненным вопросам».
— На этой площади все чокнутые, что ли? — спросил другой.
— Возможно, — сказал Адамберг. — Но все зависит от того, как на это посмотреть. Когда смотришь на вещи издалека, все кажется нормальным. А если подойти поближе и присмотреться, начинаешь замечать, что все вокруг более или менее чокнутые, на этой площади или на другой, где-то далеко или даже в нашем отделе.
— Я не согласен, — выкрикнул Фавр. — Только больной может выкрикивать на площади разную чушь. Пошел бы да вставил хорошенько, сразу мозги прочистятся. На улице Гэте любая шлюха за три сотни ноги раздвинет.
Послышались смешки. Адамберг спокойно оглядел присутствующих, и там, куда он смотрел, смех затихал, потом его взгляд остановился на бригадире.
— Я говорил, Фавр, что среди нас есть чокнутые.
— Послушайте, комиссар… — Фавр подскочил, краска залила ему лицо.
— Молчать, — оборвал его Адамберг.
Ошеломленный, Фавр рухнул на стул, словно его ударили. Адамберг немного помолчал, скрестив на груди руки.
— Я уже однажды просил вас думать, прежде чем говорить, Фавр, — еще медленнее заговорил Адамберг. — Прошу вас об этом во второй раз. У вас же есть мозги, так поищите их. А не удастся найти — отправитесь шутить с глаз долой, подальше от уголовного розыска.
Потеряв интерес к Фавру, он снова взглянул на план Парижа и продолжал:
