— Ага, это было известно всем. Особенно твоей жене, которую ты всю жизнь колотил.
— Ладно, — поморщился старик, — это старая история. Тогда время такое было.
— Черта с два! Это ты сам такой был. Не ты ли ей глаз вышиб?
— Слушай, не будем же мы про этот глаз двести лет толковать?
— Почему бы и нет. Для примера.
— Тебе ли, Жосс, читать мне мораль? Не ты ли ударом сапога чуть не отправил на тот свет человека на набережной Гильвинека? Или я что-то путаю?
— Это была не женщина, во-первых, и даже не мужик, это во-вторых. Это был бурдюк с деньгами, которому плевать, что другие сдохнут, лишь бы деньги грести лопатой.
— Ну да, знаю. Не мне тебя осуждать. Но ведь это не все, приятель, для чего ты меня позвал?
— Я уже сказал, не звал я тебя.
— Ты похож на свинью. Тебе повезло, что у тебя мои глаза, а то врезал бы я тебе. Представь себе, я здесь потому, что ты меня вызвал, только так и никак иначе! Впрочем, мне этот бар не нравится, музыка мне не по вкусу.
— Ладно, — примирительно сказал Жосс. — Заказать тебе стаканчик?
— Если сможешь руку поднять. Потому что, позволь тебе заметить, свою дозу ты уже принял.
— Не твоя забота, старик.
Предок пожал плечами. Он всякого повидал, и этому сопляку не удастся его разозлить. Этот Жосс из породы Ле Гернов, сразу видно.
— Ну, что, — продолжал старик, потягивая свой гидромель,[1] — ни жены у тебя, ни денег?
— Угадал, — ответил Жосс. — А раньше, говорят, ты таким умником не был.
— Это потому, что теперь я призрак. Когда помрешь, узнаешь много нового.
— Что правда, то правда, — пробормотал Жосс, с трудом протягивая руку в сторону официанта.
— Если дело в женщинах, не стоило меня звать, тут я тебе не помощник.
— Да уж догадываюсь!
— Но если ищешь работу, тут ничего хитрого нет, парень. Иди по стопам своих предков. Какого черта ты торчал на катушечной фабрике? Вздор! И потом, с вещами будь осторожней. Снасти еще туда-сюда, но не катушки и нитки, я уж не говорю о пробках, от них вообще лучше держаться подальше.
— Знаю, — ответил Жосс.
— Пользуйся своим наследством. Продолжай семейную традицию.
— Я не могу быть моряком, — раздраженно буркнул Жосс, — меня выгнали.
— Господи, да кто тебе говорит о море? Можно подумать, в жизни есть только рыба! Разве я был моряком?
Жосс опустошил стакан и задумался.
— Нет, — проговорил он наконец. — Ты был вестником. От Конкарно до Кемпера ты разносил новости.
— Вот именно, парень, и я горжусь этим. Ар Баннур,[2] вот кем я был, вести приносящим. На южном побережье никого не было лучше меня. Каждый божий день Ар Баннур входил в новую деревню и в полдень возвещал новости. И скажу тебе, были такие, что дожидались меня с рассвета. Я обходил тридцать семь деревень, не дурно, а? А сколько народу? Людей, которые не были оторваны от мира? И благодаря кому? Мне, Ар Баннуру, лучшему собирателю новостей в Финистере. Мой голос разносился от церкви до реки, где стирали белье, и я все помнил наизусть. Все задирали головы, чтобы послушать меня. И мой голос нес жизнь, вещал о мире, а это тебе не рыбу ловить, попомни мое слово.
— Угу, — промычал Жосс, прихлебывая прямо из бутылки, стоящей на стойке.
— Это я объявил о провозглашении Второй империи. Я ездил верхом в Нант, чтобы узнать новости, и доставлял их домой свежими, как воздух моря. О Третьей республике объявил по всему побережью тоже я, ты бы слышал, что за шум поднялся. Я уж не говорю о местных делишках — свадьбы, похороны, ссоры, находки, потерявшиеся дети, прохудившиеся сабо, именно я возвещал обо всем этом. В каждой деревне меня ждали бумажки, чтобы я их прочел. Помню как сейчас, девчонка из Панмарша призналась в любви парню из Сент-Марина. Дьявольский скандал разразился, и кончилось смертоубийством.
— Мог бы и промолчать.
— Знаешь что, мне платили за то, чтобы я читал, и я делал свою работу! Если не читаешь, значит, обкрадываешь клиента. А мы, Ле Герны, может, и неотесанные чурбаны, но не разбойники. Драмы, любовь и ревность рыбаков — меня это не касалось. Мне хватало и собственной семьи. Раз в месяц я возвращался домой повидать детишек, сходить к мессе и женку трахнуть.
