– Мишенька, покажи, как старая барыня красится.
Под общий смех публики медведь, игриво склонив голову, начинал водить лапой по морде. В шапку цыгана сыпались медяки.
В 1936 году Чистопрудный бульвар назвали детским парком. Построили эстраду для представлений, над которой висел популярный лозунг: «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!» Рядом установили портрет вождя, державшего на руках девочку-узбечку Мамлакат Нахангову, отличившуюся на сборе хлопка. По центральной площадке вышагивал верблюд, возивший между своими горбами визжащих от восторга и страха детей.
Семечками и мороженым торговали на бульваре постоянно. Аллеи были густо усыпаны подсолнуховой шелухой.
Именно на Чистопрудном бульваре летом 1932 года я впервые отведал новый, фабричный тип мороженого – эскимо на палочке. Этикетка на серебряной обертке была украшена рисунком белого медведя. Поначалу мороженое именовалось «эскимо-пай», но непонятное «пай» вскоре исчезло. Фабричное мороженое разных сортов, включая многослойные сандвичи, быстро вытесняло кустарные кружочки, объятые вафельками.
Одновременно вместо квасных палаток в Москве появились коляски, с которых торговали газированной водой. Автоматов тогда не было – торговали только живые продавцы. Пять копеек – стакан без сиропа, десять – с сиропом. Вокруг сосудов с сиропом вились осы. В жаркую погоду к коляскам выстраивались очереди. Слышались замечания покупателей: «Получше помойте стакан», «Наливайте сироп сполна, как положено», «У вас не сироп, а какая-то кислятина».
Днем на бульваре шла одна жизнь, вечером – другая. Дневными завсегдатаями бульвара были мамаши с детьми и пенсионеры. Частные «фребелички»[25] водили группы маленьких детей, обучая их иностранным словам, развлекая играми. Как и ныне, сидели матери с колясками, читали книжки или вязали, временами покачивая или прокатывая взад-вперед коляски. На скамейках по двое, по трое сидели старорежимного вида инженеры-старики со свежими газетами, что-то обсуждали. Присядешь рядом – разговор умолкал или переходил на шепот.
Кстати, году в 1933-м в Москве, раньше всего на бульварах, появились газетные стенды, поначалу застекленные. До того такой вид пропаганды был вовсе не известен. Первый газетный стенд я увидел именно на Чистопрудном бульваре.
Вечером плохо освещенный бульвар превращался в гульбище, никак не соответствующее названию «детский парк». Из Покровских казарм в массовом порядке отпускались в увольнительную красноармейцы, большинство которых, конечно, были не москвичами. Одновременно бульвар заполнялся местными домработницами – категорией населения, в то время многочисленной. Все они были одеты по тогдашней моде: тёмный жакет, длинная широкая юбка клёш, на ногах – приспущенные белые носки, дешевые туфли. Из-под берета вылезала челка. Роста они были маленького, именовались однообразно – Марусями или Зинами – и получили нарицательное прозвище «фордики», в честь дешевой и массовой автомашины.
Боже, что тут начиналось! На одной скамейке – тогда еще они были не диванного типа, а старинные, плоские – усаживалось тесно человек десять обоего пола, быстро налаживалось знакомство, сидящие разбивались на парочки. От угощения семечками контакты переходили в объятия, поцелуи и весьма откровенные прикосновения. Идя вечером от метро домой, я с трудом пробивался через шеренги красноармейцев и домработниц. Все происходило спокойно, пьяных не было, солдаты не хулиганили, милиция не вмешивалась, а патрулей в ту пору как будто и не водилось.
…Летом 1939 года я катался по пруду на лодке вместе с однокурсниками – Виталием Здыдневым, ныне крупным ученым-славистом, и Сергеем Наровчатовым – впоследствии известным поэтом. С упоением читали стихи полузапрещенного тогда Гумилева:
И твое лишь имя, Хельга, для моей гортани
Слаще самого старого вина.
Наровчатов жил по-холостяцки (родители куда-то уехали) в новом доме на углу Сретенского бульвара и улицы Мархлевского[26]. Помню его неопрятную комнатушку с не застеленной с утра постелью. Завидовал отдельной комнате, самостоятельности и бесконтрольности его поведения.
