В затишье две девушки подговорили гармониста сыграть фокстрот «Таити». Гармонист нехотя согласился, девицы сцепились руками и начали мерно вышагивать этот новый, недавно пришедший с Запада танец. Не тут-то было! Как из-под земли вырос партийный секретарь Резинотреота, одетый, как и положено было в те годы партийному работнику, в военный китель, и закричал: «Что это за буржуазное разложение! Петухова, Сидорова! Немедленно прекратить! – И к гармонисту: – Чтоб больше такого не играть, понял?» – «Понял», – хмуро ответил гармонист.
Но тут впереди заколыхались знамена, и колонна двинулась. Все быстро стали на места в своих шеренгах, некоторые – жуя купленные у лотошниц булочки. Сначала шли, потом побежали. «Скорей, скорей!» – торопили распорядители. Колонна растянулась. Пожилой главбух потерял калошу, под общий смех её кинули ему сзади вдогонку. Но у Ильинских Ворот резко остановились, образовалась каша: мы опоздали и должны были пропустить вперед другую колонну. Снова остановка, недолгая, но веселая остановка.
Примерно так же выглядели демонстрации, когда я стал ходить на них со старшими классами нашей школы. На остановках танцевали теперь уже дозволенный фокстрот, играли в «жучка» и «кошки-мышки», к кому-то, тайно сговорившись, подкрадывались сзади и ни с того ни с сего начинали «качать», высоко подбрасывая кверху. Ощущалась неведомая ныне огромная коммуникабельность людей. Вот рядом идет колонна какого-нибудь Мосэнерго, это явствует из головного оформления. Тут же из соседней колонны начинают скандировать: «Салют советским электрикам, ура!» Электрики не остаются в долгу: «Братский привет трудящимся ткацко-отделочной фабрики № 8!» Завязываются мимолетные знакомства: «Эй, девушка в синей шапочке, идите к нам в колонну, у нас веселее!» – «Да что вы, – краснеет польщенная девушка, – я со своим цехом иду». – «Ишь, какая гордая, а у нас ребята лучше ваших песни петь умеют». – «Ну это еще как оказать», – возражают задетые ребята, и тут же глубокий бас запевает:
Ты, моряк, красивый сам собою,
Тебе от роду двадцать лет.
Полюби меня, моряк, душою.
Что же окажешь мне в ответ?
Тут вся организация подхватывает:
По морям, по волнам,
Нынче здесь, завтра там.
Но не успевает песня разгореться (кстати, время рождения этого популярнейшего перед войной «Моряка» – 1830-е годы), как из соседней, соревнующейся колонны раздается мощное, всезаглушающее:
Идет, ломая скалы, ударный труд,
Взовьется песней алой ударный труд.
Стоит буржуй за рубежом,
Грозит нам новым грабежом,
Но уголь наш и сталь
Его зальют рекой,
Зальют расплавленной рекой.
«Моряк» пытается перекрыть «Ударный труд», но новую песню подхватывают и сзади идущие колонны. Вдруг раздается команда: «Пошли, двинулись, не отставать!» и только что завязанные дружеские контакты мгновенно распадаются.
В 1933 году нашу колонну на площади Революции остановила пропущенная вне графика колонна Метростроя. Метростроевцы шли не разболтанно, как большинство организаций, а строго чеканя шаг, почти как военные. На них были чистые спецовки, а в руках – макеты отбойных молотков. Они дружно пели собственную песню с припевом: «Мы строим наш метро советский» (сейчас сказали бы «метро советское», но тогда род слова еще не утвердился).
Резинотрестовские девицы (тогда я еще шел вместе с отцом) истошно закричали: «Ура, ура строителям метрополитена!». Любимцы москвичей с горделивыми улыбками браво продефилировали мимо.
В другой раз встретилась колонна комсомольцев в серых юнг-штурмовках, затянутых портупеями, в бриджах и шерстяных гетрах. Кто-то из нашей колонны, мужчина, восторженно воскликнул: «Пролетарский привет военизированному комсомолу, ура!» «Ура!» – подхватила вся колонна. Комсомольцы первой шеренги приветствовали нас полуприподнятой рукой и проскандировали: «Рот-фронт, рот-фронт, рот-фронт!»
На подступах к Красной площади колонны демонстрантов приводились в относительный порядок. Линейные поторапливали: «Быстрей, не задерживаться!» Все взоры устремлялись к трибунам мавзолея, люди старались разглядеть стоявших там руководителей, как тогда еще говорили, вождей: «А вот Сталин нас рукой приветствует». «А рядом с ним Калинин, видите?» «А вон с усами Орджоникидзе». «Где же, это ж Буденный». «Да Буденный левее, с Ворошиловым. А Орджоникидзе в сером кителе». «Вон Молотов, в шляпе который» и т. д. Характерно, что большинство стоявших, начиная со Сталина, носили полувоенную одежду – своего рода партийную форму той эпохи. Интеллигентские шляпы можно было увидеть разве только на Молотове и Калинине. Впрочем, на октябрьской демонстрации 1934 года я узрел рядом со Сталиным еще одну фигуру в шляпе, очень худую и высокую, – Максима Горького. Первый и последний раз, когда я видел живого Горького.
