Многие старики и поныне утверждают, что крутые меры против религии в начале первой пятилетки были-де совершенно неизбежны в условиях обострения классовой борьбы в те годы. Это заблуждение: даже если полагать, что все служители культа были настроены против советской власти (чего на самом деле не было), то опасность они представляли небольшую, так как политическое и экономическое влияние церкви на народные массы было резко подорвано уже первыми советскими декретами. Еще более глупо было бы считать, что миллионы верующих (из которых большая часть участвовала в трех революциях) представляли собой потенциальных врагов нового строя. Это ошибочное мнение опровергло столь серьезное испытание, как Великая Отечественная война. Зато какую-то часть верующих принятые крутые меры, невозможность исповедовать свой культ, несомненно, толкнули «на другую сторону баррикад». Сами себе врагов нажили.
Теперь ясно: свойственное Сталину «раздувание опасности» слева и справа объяснялось болезненностью его параноидной натуры и желанием всяческими крутыми мерами укрепить свою единоличную диктатуру. Политический, моральный и культурный ущерб, нанесенный стране антицерковными акциями, ныне бесспорен.
Такой урон стране с богатейшими культурно-христианскими традициями мог быть причинен только разве иноземными, иноверческими завоевателями. А тут мы уничтожали свое же древнее культурное наследие собственными руками! Даже татаро-монгольские покорители Руси, следуя заповедям Корана, в период между военными действиями проявляли терпимость к христианской религии и старались не восстанавливать против себя покоренное население бессмысленным уничтожением храмов и церковных сокровищ. Что же касается Москвы, то, не будь этой кампании, она была бы много краше и богаче, чем ныне. Бесплодно составлять списки утраченного и уже невосстановимого, но исторический урок полезен.
…Летом 1979 года я работал в здании, расположенном около церкви Трех святителей в Малом Вузовском (ныне – Малый Трехсвятительский) переулке. Многолетняя реставрация этого архитектурного памятника наконец завершалась. За 50 лет до того церковь была закрыта, с нее были сорваны христианские атрибуты – огромные золоченые кресты. Не исключено, что при этой акции состоялось нечто вроде антирелигиозного митинга. Церковь была видна из окон школы, в которой я учился, но – не буду врать – снятия крестов я не лицезрел, а мог бы. Теперь же я собственными глазами наблюдал, как спокойно, без всякой шумихи, рабочие поднимали на уже восстановленные купола новые прекрасные золоченые кресты, изготовленные на государственный счет на одном из государственных заводов. Подняли кресты, закрепили – и церковь стала украшением окружающей местности. Всё стало на свои места – и в буквальном, и в переносном смысле. Сказать бы об этом одному из участников предполагаемого антирелигиозного митинга – не поверил бы, сказал бы, что это необоснованные надежды классового врага. Как в том хроникальном фильме, где путем обратного запуска пленки показывалось возвращение снятых колоколов на прежнее место.
Вот так меняются времена – к лучшему.
Уличная жизнь в Москве всегда была сутолочной, оживленной и шумной, особенно в центре. Но кое-какие сценки привлекали внимание и крепко запомнились.
…Внезапно обычные городские шумы заглушаются торжественными звуками духового оркестра. По центру медленно шествует похоронная процессия. Милиционер жезлом останавливает движение – замирают на месте – трамваи, извозчичьи пролетки, грузовики, телеги. Шестерка лошадей, украшенных султанами из перьев, запряженная цугом, катит белую колесницу с гробом под балдахином – катафалк. По сторонам катафалка торжественно шествуют мужчины в белых хламидах и в цилиндрах – факельщики. Один из них ведет под уздцы переднюю лошадь. Почему факельщики? Объясняли, что когда-то они несли вокруг гроба зажженные факелы. Позади – духовой оркестр, играющий скорбный марш. Сразу за катафалком – длинная траурная процессия. Весь длинный путь до кладбища надо проделать пешком – такова традиция. Разве только вдове и матери покойного разрешается ехать за гробом в нанятом извозчичьем экипаже. Вся процессия, включая экипаж, двигается со скоростью пешехода. Иногда гроб красный – стало быть, хоронят коммуниста. В этом случае оркестр играет не Шопена и не Бетховена, а старый революционный траурный марш, музыку и слова которого я хорошо помню:
