Утро красит нежным светом… Воспоминания о Москве 1920–1930-х годов - страница 34

В феврале 1937 года Пушкинская площадь стала центром проведения всенародных торжеств по случаю столетия со дня гибели поэта. На колокольне Страстного монастыря повесили макеты обложек изданий Пушкина на разных языках. Я был свидетелем того, как гранильщики меняли старый, искаженный Жуковским по цензурным соображениям текст по бокам памятника на новый. Старый текст («И долго буду тем народу я любезен… Что прелестью живой стихов я был полезен») был рельефный, его сбили, дабы на новой плоскости высечь подлинный: «И долго буду тем любезен я народу… Что в мой жестокий век восславил я свободу».

Страстная (с 1937 г, – Пушкинская) пл. В правой части площади – Страстной монастырь.

Фотография 1920-х гг.

Правда, на другой стороне текст был правильный, не нуждавшийся в изменении» но ради единообразия его тоже высекли заново: «Слух обо мне пройдет по всей Руси великой». В первое десятилетие после войны эту строфу избегали цитировать: в ней упоминался «друг степей калмык», а калмыки к тому времени были высланы Сталиным из родных степей в Среднюю Азию.

Итак, в 1938 году монастырь снесли, и на площади образовался обширный пустырь, используемый для всякого рода праздничных базаров. После войны здесь разбили пышный сквер, а в 1950 году сюда перенесли, вопреки робким протестам ряда видных деятелей культуры, памятник Пушкину. Действительно, если вглядеться, сугубо лирическая, интимная фигура задумавшегося Пушкина, предусмотренная Опекушиным для тихой бульварной аллеи, не очень подходит к просторной площади и пышному скверу; на таком бойком месте не очень погрузишься в задушевное раздумье!

Памятнику Пушкину был посвящен богатый городской фольклор – стишки и анекдоты, слишком вольные для цитирования. Около него было излюбленное место свиданий, которое называлось так: у Пампушкина на Твербуле. В этом есть что-то французское: парижские студенты свой любимый бульвар Сен-Мишель именуют только Бульмиш.

Расположенный на берегу Яузы, поблизости от её устья, Андроников монастырь, один из древнейших в Москве, превратился после революции в неприглядные руины. Его не сломали лишь потому, что бывшие кельи хорошо подошли для рабочих общежитий. В главном храме устроили склад. Часть стен и высоченную, видимую издали колокольню разобрали на кирпич. Кажется, именно из этого кирпича рядом, на монастырском кладбище, воздвигли дом культуры завода «Серп и молот». Никто не посчитался с тем, что на кладбище были похоронены некоторые видные деятели русской культуры, в том числе первый русский актер Федор Волков. Сейчас плита с его именем положена около собора, но это псевдомогила: останки его, покоившиеся рядом, на кладбище, не уцелели. Дом культуры был построен рядом с бывшим монастырем не случайно, а символически: он должен был затмить своим великолепием недавнюю твердыню мракобесия и религиозного ханжества.

После войны, когда оценка прошлого радикально изменилась, строения монастыря были бережно восстановлены и превращены в музей Андрея Рублева. Не восстановили только колокольню; впрочем, она была не столь древней, как остальные строения. На старом месте остался стоять дом культуры, его сейчас никто и не замечает, столь проигрывает это заурядное творение конструктивистов первой пятилетки на фоне мудрой красоты, созданной безвестными строителями монастыря. А ведь мыслилось достичь обратного!

Как жаль, что в 1920—1930-е годы не нашлось у нас десятка влиятельных и одновременно умных голов, которые понимали бы важность разумного сочетания при реконструкции города старого и нового! Точнее – ценного старого и действительно интересного нового.

Насколько же богата Москва чудесными архитектурными памятниками, что и сегодня, после всех бессмысленных и безумных ампутаций, в ней сохранилось так много очаровательных уголков и видов, бесценных реликвий прошлого!

Мы больше видим, чем слышим. Поэтому больше вспоминаем о виденном, чем о слышанном, – исключение, конечно, составляет всякого рода устная информация. О Москве пишут, как выглядела она тогда-то и тогда-то. А как слышалась Москва?