Белан сглотнул застрявший в горле комок страха. И сколько их там, “всех”? Он с ужасом представил себе партер, полный фиалковых шевелюр. И на миг пожалел, что не остался лежать под одеялом, глядя, как Руже де Лиль играет с пузырьками.
* * *
– Идемте, мы вас представим. Кстати, мы даже не знаем, как вас зовут.
– Белан. Белан Гормоль.
– Ой, какое красивое имя – Белан. Очень даже красивое, правда, красивое, Жозетта?
Белан подумал, что мог бы назваться Жераром, Аникетом или Хусейном, Жозетта точно так же глядела бы на него во все глаза. Он вступил в “Глицинии” в обрамлении сестер, вцепившихся ему в руки. В необъятной гостиной дремали на банкетке полдюжины расслабленных старичков. Дом выглядел совсем новым. Безликий, функциональный и стерильный – три слова пришли на ум Белану, пока он обозревал окрестности. Наверно, постукивание палок отдается тут как в склепе, содрогнувшись, подумал он. В доме не пахло ничем, даже смертью.
* * *
– Сюда, – бросила Моника, увлекая его в столовую. – Говорить, конечно, придется погромче.
Зал был набит битком. Здесь теснилось около двух десятков стариков и старушек, один другого старше; стоило ему переступить порог, как их взгляды рентгеном пронзили его с головы до ног. Среди них выделялся персонал – не только молодостью, но и розовыми халатами. Столы ради такого случая сдвинули к стенам, освобождая пространство. Белан с тоской взглянул на кресло в центре зала, призывно тянувшее к нему подлокотники.
– Позвольте вам представить господина Белана Мармоля; он сегодня почтил нас своим присутствием и немного нам почитает. Прошу любить и жаловать! Белан снисходительной улыбкой поблагодарил Монику за то, что она исковеркала его фамилию, и коротким кивком приветствовал почтенное собрание. Мисс Делакот number two, взмахнув ресницами, продемонстрировала ему тени для век цвета перламутровой лососины и движением подбородка пригласила занять место в кресле. Белан на негнущихся ногах пересек отделявшее его от кресла пространство, пытаясь изобразить небрежную походку и со страху спотыкаясь и оступаясь на каждом шагу. В зале было жарко, как в печке для пиццы, разве что ничем не пахло. Он уселся на пухлый бархат трона в стиле Людовика Какого-то и вынул из портфеля тоненькую стопку листков. Все глаза воззрились на него сквозь начинающуюся или созревшую катаракту, и он нырнул в чтение первой живой шкурки:
Ильза смотрела на муху. Собака завороженно следила за тем, как насекомое то влетает в широко открытый рот человека, то вылетает обратно. Как заведенное. Муха на миг взмывала в воздух – тем чудным манером, каким летают все мухи и какой так раздражал Ильзу, поворачивая под прямым углом, словно ее посадили в невидимый куб, – и возвращалась в исходную точку. Это была красивая синяя муха, жирная, с толстым переливчатым брюхом, до отказа набитым сотнями яиц, только и ждавших, когда их отложат в эту гору дохлого мяса и можно будет лопнуть. Собака никогда прежде не замечала, какой интересной может быть муха. Обычно она просто сгоняла их, тряхнув головой, видела в них лишь мелкие черные точки, рвущие жужжанием воздух. Нередко ее зубы клацали впустую. Зимой они исчезали, словно по волшебству, иногда оставляя по себе высохшие мумии на подоконнике. Зимой собака забывала про мух – до следующего лета.
Муха уселась на нижнюю губу мужчины, промаршировала по ней взад-вперед, словно солдат в карауле, и отправилась на прогулку по его фиолетовому языку. Теперь она окончательно исчезла из поля зрения Ильзы, удалилась в темные влажные глубины, отложить еще один венок яиц в холодной плоти. Время от времени муха покидала труп и приземлялась на стоящую на столе банку варенья. Собака видела, как ее крохотный хоботок приклеивается к прозрачной поверхности смородинового желе. В воздухе еще витал запах кофе с молоком, тяжелый, сладкий. Чашка, разбившись, нарисовала на полу красивую лужу в форме звезды…
Из третьего ряда до него донесся тихий храп: славная дама, запрокинув голову и разинув рот, казалось, ждала, что муха прилетит и к ней. Остальное собрание сидело неподвижно и тихо, как в храме, ожидая, что будет дальше. Моника, воздев к потолку большой палец, лучилась счастьем. Когда он перевернул страничку, чтобы прочитать оборотную сторону, одна из дам дрожащим голосом спросила:
