— Присядьте, Петр Агеевич.
Петр сел рядом, фотографию положил на колени вниз изображением, выжидательно посмотрел на Полехина, сказал:
— А вы отдыхаете?
Цветочные свечи на каштане гасли и тихо, украдкой роняли свои лепестки в густую тень родного дерева и здесь лепестки совсем меркли. Полехин заметил, что Петр закрыл свою карточку, и подумал, что Петр, видно, и чувства свои закрывал, чувства гордости передовика завода, много лет возвышавшие его как рабочего человека.
— Можно сказать, что и отдыхаю, — сказал Полехин, скрывая свое любопытство к Золотареву, — а вообще-то, наблюдаю, как теперь идут с завода рабочие-акционеры. Вы вот, например, уносите свое фото с Доски почета, что так?
Полехин отлично знал Петра Золотарева и уважал его за мастерство слесаря и токаря, и за трудовую самоотверженность уважал, и за творческие находки не только в своем деле, а и в деле
мастера, и за рабочую болезнь о заводе, и за смелое и разумное несогласие с порядками на заводе и в цехе. А непорядки Золотарев подмечал зорко и крепкую критику наводил за расхлябанность и неумелость. И лучшего активиста парторганизации, чем Золотарев, и не надо было искать. Хотя парторганизации слесарь чурался и убегал от нее при малейшем намеке на партийное поручение. Он никогда не назвал себя, как другие, ни беспартийным большевиком, ни беспартийным активистом. В общественных делах стоял особняком, сам по себе, но получалось так, что его мысли и высказывания, и поступки, и собственные практические дела совпадали с делами и заботами парторганизации, а может быть, и наоборот было — дела парторганизации совпадали с мыслями и волей рабочего.
Сейчас Полехин внимательно смотрел на Петра Золотарева и старался угадать, куда шатнулись мысли слесаря после собрания по передаче завода в руки АООТ, и в чем он себя, лучшего слесаря и мастерового, нашел.
— Да вот посмотрел на Доску почета и на свою фотографию и решил, что теперь портреты наши на Доске, да и сама Доска почета ни к чему стала, сказал Золотарев и с какой-то скрытой хитринкой усмехнулся, намекая, на то, что былая затея парторганизации с Доской почета тоже стала ни к чему нынче.
По опыту своему умевший узнавать мысли рабочих, Полехин угадал ход мыслей Золотарева и спросил:
— А почему это так: Доска почета ни к чему?
— Простая логика, Мартын Григорьевич, не пристало самому хозяину помещать свое фото на Доску почета и Доску почета для самого себя учреждать и восхваляться собой перед другими тоже вроде не пристало.
Петр поставил портрет на коленях лицом к себе, посмотрел на фото с улыбкой извинения за прошлое отношение к портрету, и может, с извинением и за прошлое чувство гордости за себя, когда, проходя мимо Доски почета, украдкой посматривал на свой портрет.
— Раньше вы, Петр Агеевич, по-вашему, хозяином завода вроде бы и не были?
Золотарев подумал: был ли он раньше хозяином на заводе? И румянец ягодкой обозначился у него на щеках — вот как пришел случай сказать правду и самому себе и Полехину! И он с заминкой, совести проговорил:
— Да нет, как же… Но все-таки государство командовало, а директор, он был от государства.
— Все верно: все шло от государства, только государство — и правительство, и министерство, и главк — они-то были наши, и директор был наш, с рабочего вырастал и зарплату вместе с нами получал, — Полехин проницательно посмотрел в лицо Золотареву, помолчал, ожидая, что скажет рабочий.
Но Золотарев промолчал. А что было сказать против правды, против того, что завод был государственным. Но все-таки это был и его завод. И никто не мог и не имел права уволить его с завода. И никто не имел права не заплатить ему за труд, потому что это был его завод. А когда назревал конфликт между директором и рабочими, то в этом усматривалась вина директора, а не рабочих, так как не один человек был хозяин заводу, а коллектив. Это было так. Но теперь идет по-новому, и в его положении, Петра Золотарева, тоже все будет по-новому, как он смутно себе представлял. Но что Доска почета теперь ни к чему, это он чувствовал верно, хотя точно и не знал, почему Доска почета стала ненужной. И что в его жизни будет по-новому, тоже не знал в полной мере. А тот, кто поворачивал все по-новому, тем и пользовался, что рабочий Золотарев не понимал, что к чему и не мог догадаться, как все будет впереди.
