Ракель слушала полуночные колокола с отчаянием. Ее безнадежное бдение, казалось, длилось уже очень долго — еще дольше оставалось до появления луны, целую вечность — до рассвета. Руки ее болели, пальцы сводило, долго вынести этого она не могла. Было бы проще принять свою участь и выпустить посох.
Потом совершенно неожиданный звук наверху заставил ее подскочить; из-под ступней посыпалась вниз еще одна струйка земли.
— Сеньора Ракель, это вы? — послышался негромкий, мягкий голос, мужской, но более высокий, чем отцовский.
— Кто это? — спросил Исаак. — Жуакин? Брат Жуакин? Ты здесь?
— Да. Жуакин. Я услышал вас и пришел. Никому не скажете, что я здесь?
— Нет, Жуакин. Не скажу. Тебя нужно называть так? — добавил он. — Ты не брат?
— Нет. У меня нет ни братьев, ни сестер, — ответил он. — И я не живу запертым в большом здании. Сеньора Ракель пострадала?
— Она упала, — ответил Исаак. — Вот сюда. Земля осыпалась.
— Глубоко?
— Неглубоко, Жуакин, — ответила Ракель. — Если видишь папин посох, я держусь за него.
— Я бы вытащил ее, — сказал Исаак, — но земля рыхлая. Как только шагну поближе к краю, она осыпается.
— Да, — сказал Жуакин. — Но девушка легкая. Больших трудов не составит. Сейчас мы ее поднимем.
Наступила мучительная пауза. Жуакин не сопровождал свои действия словами, и Ракель безуспешно напрягала зрение и слух. Над ней, казалось, все шуршало на свой манер: одежда, сухая листва, может быть, листья на молодых деревцах. Она слышала все, но звуки ей ничего не говорили. Наверху виднелись сквозь лиственый полог пятна звездного неба и черные тени в лесу. Но ни отца, ни Жуакина девушка не видела. Правая рука ее мучительно болела; сжимавшая посох ладонь стала скользкой от пота. Она очень осторожно попыталась сменить руки, но ощущение под ногами остановило ее.
Теперь Ракель понимала, что упадет.
Юсуф долго и упорно сопротивлялся, потом перестал, руки его были стиснуты за спиной противником, который держал его затылком к себе.
— Ну, Юсуф, — заговорил его похититель хриплым шепотом, — ты, должно быть, удивляешься, почему я взял на себя труд привезти тебя сюда.
Мальчик расслабил на время мышцы, но хранил молчание.
— Видишь ли, — сказал наконец похититель тем же голосом, — я знаю о тебе и Баптисте.
— Обо мне и Баптисте? — заговорил от удивления Юсуф.
— Молчи и слушай, — похититель продолжал шептать, будто думал, что за каждой кипой сена, даже под каждой охапкой соломы прячутся подслушивающие. — Баптиста сказал мне перед… — он умолк, словно подбирая подходящую фразу. — Перед смертью, — продолжал похититель, — что ты знаешь, где она находится, что ты и он единственные люди, которые могут ее найти. С тех пор я постоянно следил за тобой. Почему ты не пошел, не взял ее себе, Юсуф? — Голос его стал почти жалобным. — Он обещал отвести меня туда, выше Сант-Доменека, но он был жадным, Юсуф. Очень жадным.
— Я не представляю…
— Тихо, — прошептал похититель. — Сейчас я позову своих обормотов. Если скажешь при них хоть слово о том, что происходит, Юсуф, я перережу тебе горло.
Он топнул ногой, резко зазвенели шпоры.
Юсуф отчаянно думал, что может он знать такого, чего им нельзя говорить. Что их хозяин сумасшедший? Если они до сих пор не знали этого, то сами сумасшедшие.
Его похититель снова топнул ногой и зарычал:
— Эй, вы!
Мальчик догадывался, что значит «она», которую он должен найти, но с чего этот сумасшедший взял, что он — Юсуф — знает секреты души Баптисты? Человека, с которым разговаривал два-три раза в жизни? Или он должен привести этого сумасшедшего к пятнадцати тысячам мараведи? На миг у мальчика возникло искушение сказать своему противнику, что он ошибается, что схватил не того человка, сказать: «Я знаю о Баптисте только то, что известно всем». Но он продолжал молчать, отчасти из непреклонной гордости, отчасти из страха, что этот сумасшедший убьет его на месте, если поверит.
