— Но вы думаете — тема того стоит?
— А что еще тогда стоит?! — с неожиданным жаром воскликнул Петренко. — Ты подумай: вековечная мечта землян о возможности путешествия во времени — и вот она совсем близко! А мы от нее — что? По своей воле отворачиваться будем? Зачем мы тогда с тобой здесь нужны?
— И правда, Сергей Александрович, — прошептала Варя.
Но Петренко довольно быстро погасил в себе романтический порыв, превратился в более привычного сухого рационалиста, размеренного служаку.
— Только ты, Варвара, своим нынешним начальникам слов этих, насчет путешествий во времени и вековечной мечте землян, ни разу не говори. Не поймут‑с. Подумай, под каким соусом пробить тебе командировку в Штаты. Да как от будущей беседы с Корюкиным толк получить.
* * *
Видно было, что Алеше не по себе. Варя его ужином накормила — вернулся он с работы, как водится, поздно, она уже к тому времени поела. Ел Данилов без аппетита, ковырял вилкой. Она даже спросила: «Ты здоров?»
— Как бык, как боров, — прибауткой откликнулся он.
Она не стала выяснять, что с парнем происходит, — наверно, на работе что‑то. Но если она не имеет права с ним делиться, что происходит на службе, — значит, и про него не должна расспрашивать. Захочет — сам расскажет. Он‑то никакой подпиской не связан.
Но чтобы развлечь любимого, Варя решила поделиться с ним — нет, разумеется, не тайнами, что выяснила днем у Сырцова, не разговором с Петренко и не собственными планами насчет олигарха Корюкина. Кононова о другом разговор завела, о гипотетическом.
— Скажи, — спросила, — а вот ты — если б у тебя машина времени была и ты в прошлое мог полететь — где бы хотел оказаться? И что изменить?
Данилов немедленно и совершенно безапелляционно сказал о том же самом, о чем и она не раз думала — и не только сегодня.
— Я бы сделал так, чтобы никакой революции семнадцатого года в нашей стране не было. Точнее, пусть буржуазная будет, а вот так называемая социалистическая — ни‑ни. Столько бед она России нанесла!
— И что же? Ты бы в тысяча девятьсот шестнадцатый отправился и Ленина убил? И рука бы поднялась?
— Ну, во‑первых, зачем убивать? Я ведь не террорист какой. Полетел бы в тысяча восемьсот семидесятый — он в этом году, что ли, родился?.. Точнее, в шестьдесят девятый отправился, за девять месяцев до. И напоил его матерь — Марию Ильиничну, кажется, Ульянову? — средством противозачаточным.
— Прямиком в тысяча восемьсот шестьдесят девятый отправился бы?
— А что? Хороший год. Толстой «Войну и мир» печатает, Достоевский — «Идиота».
— Ты так все помнишь? — удивилась Варя, отчасти искренне, отчасти, чтобы подольститься. Мужчины любят, когда их умом, знаниями и умениями восхищаются, — а ей ничего не стоит.
— Еще бы! Я ведь не зря на журфаке учился — а главное, поступил туда! Опять‑таки, тысяча восемьсот шестьдесят девятый — в самом расцвете Гончаров, Лесков, Островский. Есть с кем поговорить. У Жюля Верна «Двадцать тысяч лье под водой» выходит… Эх, поехал бы я в Симбирск, напросился в гости к деятелю тогдашнего гороно господину Илье Ульянову и подпоил его женушку противозачаточным. И вуаля!
— Не родился бы Ленин, были бы другие. Троцкий со Сталиным — что, лучше? Такие же упыри и вурдалаки, может, еще и пострашнее.
— Да, Иосифа‑душегуба‑Виссарионовича я бы безо всякого противозачаточного, своей рукой задушил в колыбели… Но ты права, если историю править, можно с Николая Второго начинать. Человек вроде объективно честный и чистый — а такой нерешительный, слабый, не государственник совсем! Столько горя нашей стране принес! Как он мог попустить революцию, помазанник божий! Да и если дальше копнуть? Александр, я извиняюсь, Третий? Пьяница несчастный. Или даже Второй Александр, освободитель! Тоже непонятно, как эти властители правили и куда Россией рулили. Все клокотало, как котел. Вера Засулич ведь недаром в градоначальника Трепова стреляла. И не зря ее присяжные оправдали. Было за что. И народовольцы!.. Это сейчас модно стало говорить: ах, террористы, нынешним арабам‑бомбистам‑фанатикам путь указали! А ведь, если разобраться, люди честные были и чистые. И боролись не за власть или за деньги. За Россию и счастье народное — как они его понимали.
