Варя сделала пометку в блокноте. Она и без того хорошо, близко к тексту запоминала по ходу дела рассказ футболиста — однако давно заметила: когда что‑то записываешь, добросовестные контрагенты проникаются чувством большей значимости и из кожи вон лезут, чтобы припомнить еще что‑то существенное для столь внимательного интервьюера.
Впрочем, центрфорварда подобные мелкие детали — пишет она или не пишет — не волновали. Он если уж разговорился, то долдонил свое — только слушай.
— А потом, говорят, сон — это небывалая комбинация бывалых впечатлений, — высказался Игорек, и Варя подивилась: с ума сойти, вот это развитие у молодого игрока, он походя физиолога Павлова цитирует! Довольный произведенным впечатлением футболист продолжал: — Но то, что я видел, когда в коме был, никакие не бывалые впечатления были. Ничего из того, что тогда во сне испытывал, я раньше никогда не касался. Все было реалистичное — да! Но совсем другое! Не из нашей жизни, не из нашего мира! Например, ты знаешь, как стотысячный стадион гудит?
— Нет, я же не футболист и на стадион редко хожу.
— А я футболист, но на стотысячнике еще не играл никогда. И потом, современные стадионы — что «Маракана», что «Сантьяго Бернабеу» — они орут! Кричат, вопят, скандируют. А тот стадион, что я слышал в коме, — он был небывалый, совсем иной. Можно сказать, социалистический, без ажитации. Когда люди спокойно себя ведут, сдержанно. Так вот, тот стадион не гремел, не вопил — он просто гудел тихонько: буууу. Я никогда такого по жизни не слыхивал, только там, во сне. Или, например, бутсы. Я там кожаными, старинными играл. Простенькие такие, коричневые. И пахнут. Сейчас так бутсы не пахнут. И никакая обувь современная тоже так не пахнет. А там я этот запах впервые почувствовал — только там! — и до сих пор его помню. И вкус, например, тамошнего коньяка армянского. Ты знаешь, я по жизни не пью, но иногда себе позволяю. Так вот, наяву я никогда ничего подобного не пил. Или девчонки тамошние, из прошлого, из пятьдесят шестого года. Я ведь там, во сне, иногда с другими футболистами в самоволку убегал, с разными поклонницами встречался. Вроде бы девчонки как девчонки, а когда их разденешь… — тут глаз игрока хищно блеснул, — они пахнут по‑другому, чем современные, дезодорантов ведь тогда не было, они по‑своему, по‑натуральному пахли. И трусики‑лифчики у них такие, знаешь… Совершенно олдскульные, как из какого‑то музея, просто тряпочки, более‑менее по груди или по заднице скроенные… Так что не‑е‑ет, это совсем не сон был!
— Так, значит, что тогда? Что ты видел? Не сны, не галлюцинации, не видения… А — что?
— Знаешь… — Сырцов огляделся по сторонам и облизал губы. — Ты только не говори никому. И дурку не вызывай. Я об этом никому — только тебе, потому что ты вроде дело мое расследовала. Но это и правда были не сны, не видения. Я по правде был там.
— Что ты имеешь в виду? — нахмурилась Варя.
— Что имею, то и введу, — ухмыльнулся центрфорвард. — Я был там, в пятьдесят шестом году, играл там в футбол, будучи в теле великого футболиста Стрельцова, ел там творог со сметаной, ходил в самоволку, пил коньяк, с девчонками кувыркался. Все это был НЕ сон. Это была явь. Как будто я туда перенесся на машине времени.
— Но как это может быть? — развела руками Варя.
— Я не знаю! Вы следствие, вы наука — вы и разбирайтесь.
— Но тело твое лежало, безвылазно и беспробудно, на спине в госпитале, с трубочками разными питательными, — а сознание что? Само по себе путешествовало?
— Выходит, что так, — хмыкнул Игорек. — Я, во всяком случае, другого объяснения не нахожу.
— А потом с тобой что‑то подобное бывало? После того, как ты из комы вышел?
— Никогда, — убежденно проговорил Сырцов. — Теперь я сны вижу, как все нормальные люди. Сны как сны. Все путается, несется, дергается, падает.
— А почему это с тобой случилось? — Варе было интересно послушать версию голеадора. — И почему вдруг кончилось?
— А это Корюкин нахимичил, — без тени колебания назвал футболист фамилию олигарха, который и в самом деле имел отношение к тайне происхождения футболиста. Однако самого Сырцова в эту тайну так и не посвятили, поэтому его догадка была тем более ценна.
