— Ты уверена, что эту хатку через тебя не вычислят? — уточнил Джонни, с наслаждением согревая руки под струёй из крана. Он любил воду погорячее, особенно после холода, ветра, сырости. — Эти ребята сейчас носом землю роют.
— Не вычислят, — успокоила Алиса. — Я здесь теперь буду жить с одной биологичкой, мы недавно познакомились. Машей зовут. А сейчас она вообще улетела к родителям в Челябинск. Тебе повезло, что ты меня на старой квартире застал. Я там последнюю ночь ночевала. Зря только окно расколотил…
— Прямо уж — расколотил, — недовольно поморщился Джонни. — Просто треснуло.
— У тебя всё просто, — вздохнула девушка. — Ты и меня запросто в свою историю втравил. Что теперь делать, ума не приложу. Мне, между прочим, учиться надо. У меня сессия на носу. А в университет теперь не сунешься… Ты хоть толком можешь объяснить, во что я вляпалась?
— Я сначала сполоснусь, ладно? — предложил Джонни. — Мне самому толком надо уяснить, во что я вляпался.
ПОСЛЕ ВАННОЙ РАСПАРЕННЫЙ И РАЗОМЛЕВШИЙ ДЖОННИ появился на кухне в тяжёлом зелёном махровом халате.
— Мужским духом пахнет, — сообщил он. — Там и станок, и крем для бритья. Халат тоже мужчинский.
— Кажется, и в шкафу мужские вещи есть, — добавила Алиса. — Только это всё хозяйское. Здесь ведь Машины родственники живут. Когда не в экспедиции.
— Какой ещё Маши? — насторожился Джонни.
— Я же говорю — с биологического факультета, с третьего курса. Мне за старую квартиру платить накладно. Вот она и предложила жить вместе.
— Пока я себе ничего не купил, попользуюсь хозяйским, — решил Джонни. — Думаешь, тридцать седьмой размер спортивных тапочек на сорок первый легко натягивать? Ещё и бежать в твоём старом трико, которое мне по щиколотки! Не хватало для полного счастья, чтобы бюстгальтер на ходу расстегнулся… Зачем ты в него столько ваты напихала?
— Чтобы мужикам глаза отвести, — пояснила Алиса. — Когда они пялятся на раздутые груди, им уже не до деталей.
Призывно дымились две чашечки кофе. Запах растекался головокружительный. На большой тарелке веером распластались бутерброды с сыром и шпротами, в центре красовался нарезанный тонкими ломтиками помидор.
— Это всё, что есть, — виновато развела руками Алиса. — Надо было по дороге в гастроном заскочить. Да Василий с толку сбил своей беготнёй.
Мохнатый чау-чау, услыхав знакомое имя, мгновенно встал на задние лапы.
— Тьфу на тебя, — сурово сказал ему Джонни. — Ладно, пока перебьёмся. А выпить что-нибудь есть?
Как ни странно, выпить что-нибудь было. Доверчивые родственники Маши-биологички держали в квартире целый бар напитков, из которых незваный гость предпочёл початую бутылку коньяка.
— Шустовский, — довольно оценил он, поглядев на этикетку.
— Какой же шустовский, когда написано «Кизлярский»? — удивилась Алиса.
— Вот именно, — подтвердил Джонни. — Любимый коньяк Гены Шустова. Не к ночи будь помянут…
— А кто этот Гена? — поинтересовалась рыжеволосая девушка.
— Лучше тебе не знать. Ну, за знакомство!
Кизлярский коньяк — опасная штука. Даже когда его примешь «на грудь» в изрядном количестве, создаётся иллюзия, будто не пьянеешь. Так, сдуло с крыши немного шифера, в голове лёгкий сквознячок. И язык вроде не заплетается, только по нутру что-то колобродит — в хорошем смысле этого слова. Появляется лёгкость, весёлость и оптимизм в смертельных дозах. Или наоборот: грудь лопается от вселенской печали, око пробивает на слезу, а нос ищет свободную жилетку. Но опять-таки, как говаривал поэт, «печаль моя светла». Короче, коварный напиток — кизлярский коньяк.
Джонни предпочитал водку, разбавленную тоником либо апельсиновым соком. Водка, конечно, тоже бывает разная, но даже самая отменная долбит всё-таки по-пролетарски — кувалдой по башке. Выкушав душеполезную норму, человече точно знает, что нажрался. То есть дошёл до нужной кондиции. Если на этой кондиции не останавливается, дальше перестаёт что-либо понимать и уходит в глубокую отключку. До отключки Джонни не доходил никогда, а вот нажирался несколько раз в лоскуты — это точно. И всё же предпочитал коньяку именно водку как питие предсказуемое и демократическое.
