— Шмундик-пундик твой только что вышел из общаги, — отрапортовал опер. — Арбузов его поводит, как мурку, а потом нам всё доложит. А амбал пока на месте. Абреков нет, они то ли на занятиях, то ли на ****ках. Брать лося надо. Пока рога не сбросил и не дёрнул на далёкий север.
— Я с тобой, — вскочил Костя.
— Не царское это дело — заборы красить, — нахмурился Степцов. — Твоя забота — морщить лоб методом дедукции.
— При таких операх, как вы с Арбузовым, дедукция бессильна, — парировал Костя. — Позвоню по дружбе УБОПовцам, пусть хоть пару человек выделят, а то этот сорок седьмой размер меня на подвиги не вдохновляет.
ПЕТРОВИЧ ЖДАЛ ОПЕРГРУППУ, сидя на скамеечке напротив медицинского общежития и радостно щурясь. Ликом он напоминал старца Оптиной пустыни, который вылез на свет Божий из кельи и с непривычки одурел от свежего воздуха. Самого Петровича тоже повело, но не от весеннего дурмана, а от обыкновенного джин-тоника, коим он запивал отправляемые в редкозубый рот сухарики-кириешки.
— Ну что, старый пень, высмотрел объект? — ласково обратился к Петровичу Степцов.
Помимо Кости Костанова, в группу захвата вошли двое оперативников из управления по борьбе с организованной преступностью. Один — молодой стажёр Яша, славный тем, что, демонстрируя силу своего удара, пробил фанерную стенку между кабинетами и не смог вытащить из отверстия застрявшую руку. За это Яша получил прозвище «Яростный кулак». Но затем, когда во время празднования Дня милиции на даче заместителя начальника УБОП Яша нажрался и облевал заместителевы грядки, гордое прозвище само собой трансформировалось в издевательскую кличку «кулак-вредитель».
Замыкал список приглашённых на захват «грибка» знаменитый Жора Железные Яйца — убоповец, о котором в уголовном мире ходила байка, будто он может зубами поймать летящую пулю. Жора всегда носил с собой два стальных шара, вывороченных из громадного подшипника, и гонял их по ладони, словно мастер восточных единоборств. Шары на Жориной ладони и впрямь выделывали чудесные штуки, катаясь сами по себе. Когда то же самое пытались повторить Жорины сослуживцы, шары вываливались у них из рук и с грохотом падали на пол или на ступни волшебников-недоучек.
— Жора, зачем ты носишь такую тяжесть? — спрашивали убоповца товарищи. — Вон в магазинах продаются такие же китайские шары с драконами, так они и легче, и музыку играют!
— Я не Паганини, — отвечал опер. — Если мне понадобится музыка, буду таскать с собой рояль.
Петрович оглядел прибывшее подкрепление с головы до пят.
— Хлипковаты, — определил он.
— А в лоб не хочешь? — коротко предложил Жора.
— Вот мы поглядим, какой ты крутыш, когда пойдёшь огУдину эту вязать, — хмыкнул жуликоватый уборщик.
— Кого? — не понял Жора.
— Того, за кем вы пришли, — презрительно бросил Петрович. — По русскому языку учись понимать.
Словечко «огудина» Петрович привёз с дальней сибирской «командировки», где отмотал без малого пять годков. На лесном лагпункте различали несколько разновидностей местных Гаргантюа. Вверху располагались «амбалы»: здоровые зэки, способные постоять за себя и представляющие угрозу для других. Далее следовали оба/полы: тоже лагерники внушительной комплекции, но слабые духом, неспособные как следует распорядиться своей силой («обапол» на старославянском языке значит «возле, около»). Наконец, на низшей ступени стояли «огудины» — на вид здоровые, но на деле рыхлые увальни («огудина» значит ботва, сорная трава).
Оперативники приготовились ломиться в общагу, однако в это время оттуда выскочил верзила в спортивном костюме цвета луговой травы и в белых кроссовках. Верзила потянулся, и слышно было, как хрустнули его кости. Затем несколько раз подпрыгнул на месте и пружинистыми скачками спустился по ступенькам.
— Петрович, это, случаем, не твоя огудина? — спросил дворника Степцов и кивнул на спортсмена.
— Кажись, он, — прищурив глаз, нетрезво прошипел Петрович.
— Так он или не он? — переспросил Серёга.
— Да он, — махнул рукой Петрович и приложился к банке с джин-тоником. — Берите, пока тёпленький. Только без меня.
— Кому ты, на хрен, сдался, — грубо отрезал Жора Железные Яйца. — За мной!
