— Слушай меня внимательно, Онезифор, у меня появилось множество забот, коими я намерен поделиться с тобой по секрету.
— У вас были неприятности в столичном городе Париже?
— Не о том речь, — ответил герцог раздраженно. — А кстати, ты что-то разнюхал или это просто домыслы?
— Хм... хм... — хмыкнул Онезифор. — Должен вам сказать, что за время вашего отсутствия дочери ваши упорно вели себя покорно.
— Ладно, ладно, об этом позже. А сейчас я хочу задать тебе три вопроса, а именно: primo — что ты думаешь о снах, secundo — что ты думаешь о языке животных, и tertio[29] — что ты думаешь о всеобщей истории в общем и об общей истории в частности? Я слушаю.
— Хм... хм... — хмыкнул Онезифор. — Distinguo...[30]
— Никаких «distinguo»! — гаркнул герцог, топнув ногой. — Слыхал? Никаких там «distinguo», никакой диалектики, хватит с меня этой мути! Я желаю ясности! Слушаю тебя!
— Хм... хм... — хмыкнул Онезифор. — Но я не могу ответить на все три вопроса одновременно: моя речь, как и всякая человеческая речь, линейна.
— Не пойму, к чему ты клонишь.
— А вот к чему: мне следует ответить сперва на один вопрос, потом на второй и, наконец, на последний. С какого вам желательно начать?
— Со второго.
— Optime![31] А какой был второй вопрос?
— Ах ты, осел тупоумный, ты уже перезабыл мои вопросы? Может, тебе еще угодно, чтобы я их повторил, а, дурья башка?
И герцог сопроводил свои слова крепким тычком в правое ухо аббата. На что аббат отвесил герцогу плюхи — с пылу по рылу, с жару — еще пару.
— Ну ладно, — сказал герцог д’Ож, выплюнув резец, — начинай с любого. Например, с первого.
— Я забыл не ваши вопросы, а их порядок.
— Тогда начинай с какого сам хочешь.
— Я начну со снов.
— Прекрасно! Говори, что ты думаешь о снах.
— Одни из них посылает Господь, другие — диавол.
— А ты, случаем, не из альбигоев?
— Никоим образом, мессир; вот послушайте, сколь католично я лично рассуждаю: существует два рода снов: одни посылает Господь, другие — диавол.
— А как их различить?
— О, это и слепому видно.
— Как, я тебя спрашиваю? Каракатица ты вонючая, как ТЫ их различаешь? Я вот их не различаю.
— А между тем это очень легко. Если вы видите небеса, ангелов или даже просто пташек — при условии, что это не ночные пташки, — то сон сей ниспослан Господом, если же вы видите языки пламени, чертей или даже просто всяких ползучих тварей, особенно змей, значит, сон сей исходит от диавола.
— Да я никогда ничего такого не вижу.
— А что же вы видите, мессир?
— Мне часто снится, будто я живу на какой-то барже, полеживаю в шезлонге, накрываю лицо носовым платком и совершаю недлинную сиесту.
— Баржа... шезлонг... сиеста... Это что еще за чертовы слова? Я их не постигаю.
— Эти слова я придумал сам для обозначения вещей, которые мне снятся.
— Так вы, стало быть, увлекаетесь неологизмами, мессир?
— Ну, ологизмами или не ологизмами, это не твое собачье дело, а моя герцогская привилегия! Итак, я беру латинское «sexta hora»[32] и образую из него слово «сиеста»; или же, взяв из вульгарной латыни слово «barga»[33], которое нахожу и впрямь вульгарным, преобразую его в «барку» или в «баржу»; что же касается шезлонга, то я просто-напросто слил два самых что ни на есть французских слова в одно, руководствуясь самыми что ни на есть общепринятыми и диахроническими законами лингвистики.
— Ох, мессир, далеконько же вы ушли от премудрой и наихристианнейшей онирологии! Ваша семантическая наука сильно попахивает ересью.
— Какая же это ересь — видеть во сне баржу?!
— Ну, я, конечно, признаю, что во сне редко увидишь ангелов и святых. Судя по моему личному скромному опыту, чаще всего снятся мелкие происшествия повседневной жизни.
— Ну, а они, каракатица ты вонючая, посылаются дьяволом или Богом?
— Ни тем, ни другим. Они безразличны. Положительно безразличны. Ad primam respondi[34].
— Ишь ты какой шустрый! Нет, аббатишка, так легко тебе не отделаться! Не для того я тебя держу, чтобы выслушивать эдакие пустяшные отговорки, каких я и сам напридумаю сколько хочешь. Неужто ты надеешься по-прежнему получать от меня ежедневный харч за подобные благоглупости? Я требую вразумительного ответа!
