В этом селе живет его дядя, у которого можно достать какую-нибудь штатскую одежонку и лодку. На ней он переберется в Лорев, а уж оттуда, будь здесь русских хоть миллион, он даже на брюхе доползет до Пешта…
На улице моросил дождик. Небольшой, но его вполне доставало, чтобы дорога стала мокрой и скользкой. Хорошо бы заменить заднее колесо на запасное, с более хорошей резиной, которое Мольнар держал на зиму. Но тогда для игры не останется времени.
— Жалко, — плаксиво проговорил Мольнар, боясь поднять на Рошко глаза, чтобы тот не заметил в них волнения и нетерпения. — Жалко, что вы никак не изволите отпустить меня…
— Нет. Я уже сказал тебе, что мы с тобой даже близко к мостам не поедем.
— Слушаюсь, господин подпрапорщик. Не сердитесь, пожалуйста. Можно готовиться?
— Готовься. Через полчаса я буду во дворе.
Двор большого дома на горе Геллерт, в котором расположился штаб, напоминал оставленное в спешке поле боя. Дворник уже и не пытался поддерживать здесь хоть какой-то порядок, так как сорили почем зря.
— Объявили наш особняк еврейской виллой, — ворчал дворник, — и превратили в постоялый двор: одна часть уходит, другая приходит. И все оставляют после себя одну грязь да мусор.
Чтобы пройти через двор, приходилось прыгать с кочки на кочку, иначе ничего не выходило. Повсюду — брошенное барахло, пустые консервные банки, тряпки, порванные книги, кровавые бинты. Всего по колено. Смотреть тошно.
Мольнар вместе с шофером командира батальона лопатами проложили узкий коридор в этом холме, чтобы хоть как-то проехать. К счастью, шофер сразу куда-то исчез. Парень он был любопытный и повсюду совал свой нос.
Унтер-офицер поспешил в подвал: ведь принять спрятанное под садовым инструментом чудо-лекарство — дело более спешное и важное, чем сменить колесо. Лекарство же это самое простое — всего-навсего небольшой пузырек со слабительным. Запах у него, правда, не так уж плох, но вкус отвратительный: когда пьешь эту холодную бурду, даже пятками чувствуешь отвращение. Мольнар не смог выпить сразу даже половину пузырька — спазмы сжали горло.
На какой-то миг Мольнар подумал, что, может, этого и хватит, однако осторожность победила. Против Рошко надо выходить только с полной уверенностью! И он заглотнул остаток жидкости с нескольких попыток. Ну и мерзость! Такой грех не искупишь и целой бутылкой палинки. Только бы эта гадость не начала действовать раньше времени, черт бы ее подери, а то наложишь в штаны еще до отъезда…
До отъезда оставалось двадцать минут, а потом — давай-давай!
В гараже, где рядом с машиной Сомолани стоял «зюндапп» с коляской, не было ни души. И тут только Мольнару пришло в голову, что в коляске на месте ящика с инструментом как раз уместился бы сундучок со всеми его вещичками.
«Вот ведь дурень! Как это я раньше об этом не подумал? А может, мне двадцати минут хватит?..»
Кое-какой инструмент — ключ для свечей, шведский ключ, две отвертки, запасную свечу — он, почти не отдавая себе отчета, сунул в карман френча.
Семьдесят шагов отделяли Мольнара от каморки под лестницей, куда засунул его Рошко, — напротив собственной комнаты, чтобы даже ночью посыльный был у него под рукой. Думая об этих семидесяти шагах, Мольнар все же побежал за сундучком, в душе проклиная себя за то, что из-за своей жадности может погореть.
«Мольнар, ну и дурак же ты! Форменный дурак!» — твердил он, стуча зубами и громко бухая по бетону подвального коридора подбитыми железом ботинками. Семьдесят шагов обратно с вещами. Хорошо еще, что сундучок у него всегда в порядке: только схватить — и ходу. До назначенного срока оставалось семнадцать минут. Нечего было и дрейфить.
Поставив сундучок в коляску, Мольнар набросил на него край палатки. Там находилась целая мелочная лавка, и оставить сундучок здесь было бы очень жалко. Мольнар сменил заднее колесо. У него осталось еще восемь минут. Мольнар осмотрелся и наконец решился: быстро заполнил бланк предписания. И все, что было до сих пор, показалось ему не подготовкой, а чистой чепухой, чепухой, за которую ему влетело бы, но, во всяком случае, не очень строго. А вот за подделку предписания грозил расстрел! Расправа на месте, как теперь говорят, безо всякого разбирательства. Возможно, сам Рошко и приведет приговор в исполнение с выражением жалости на морде. Правда, Рошко тут же успокоится: ведь опасного свидетеля больше не будет в живых…
