Мама, которая уже несколько минут грела мои руки в своих, вдруг оцепенела. Этот взгляд мне знаком — это выражение лица я часто изучала, когда просматривала фильмы, чтобы запомнить эмоцию. Я называла эту эмоцию «я не знаю, как рассказать тебе об этом.»
— Доченька, тебе нужно поспать. Тебе нельзя волноваться. Голова должна отдохнуть. Я позову врача, — она нажала кнопку, которая находилась рядом с моей кроватью, и вернулась, снова взяв меня за руки.
— Мам, просто скажи мне, что с Ником. Он еще не пришел в сознание? Что произошло…? Я плохо помню…Мам, скажи мне, — я вцепилась в нее мертвой хваткой, желая выудить из нее любую информацию о моем муже.
Ник…я должна поговорить с ним. Поцеловать. Обнять. Попросить прощения из-за того, что слишком давила на него. Только тогда мне станет легче и я не буду волноваться. Мы будем вместе идти на поправку. Было бы неплохо поселить нас в одной палате.
— Дорогая…поспи.
— Мама, скажи мне! Что случилось? Он еще не пришел в сознание, да? Скажи…скажи, что обещают врачи? Когда он очнется? Он принял удар на себя…я чувствовала это…скажи, мама.
— Дорогая… — ее нижняя губа дрожала, а пальцы ритмично сжимались на моей ладони.
— Он в коме, да? Мам…но ведь он очнется? Что они говорят? — я готова к самому худшему. Доминик в коме. Подключен к аппаратам жизнеобеспечения, но по-прежнему дышит. Его сердце бьется как прежде, и он обязательно очнется. Как только я приду в себя, я буду сидеть у его постели весь день и держать за руку.
Я должна быть с ним рядом в тот миг, когда он очнется. Я должна.
Я должна сказать ему, как люблю его. И что мне очень жаль, что я позволила нам эту ссору.
Мое воображение рисует страшные картины Дома: всего в синяках, прикованного к постели. Но живого. Иначе и быть не может.
– Ник…он погиб. Врачи не смогли его спасти. Никто не смог, — голос матери прозвучал, как автоматическая запись на пленке.
Я моргнула.
Смысл ее слов был иллюзией, сном. Это не могло быть реальностью. Это не моя мать, это ее проекция. Такое просто не могло случиться. Ник где-то здесь! Где-то рядом! В больнице и он вот-вот очнется.
— Что? Мам, что ты такое говоришь? Что? — мой язык начал заплетаться, но я уже не шептала, как прежде. Спящий голос словно прорезался через легкие и вышел на волю. Хотелось кричать, лишь бы заглушить дальнейшие слова мамы.
— Дорогая, прошу. Успокойся…чтобы пойти на поправку, ты не должна волноваться.
— КАКУЮ ПОПРАВКУ, МАМА? Отведи меня к Нику! Я хочу видеть его, Господи. Ты лжешь мне! Лжешь! — боль пришла с опозданием, но в троекратном размере.
И теперь она была не в голове, даже не в груди и сердце, а во всем, черт возьми, теле.
Я крепко сжала веки, желая проснуться от этого кошмара. Но в темноте перед моим взором замелькал калейдоскоп из картинок, которые наносили раны на голое тело. На обнаженную душу. Теперь уже никем не защищенную.
То, как Ник улыбался мне в последнюю ночь. То, как его руки скользили по моим волосам, с нежностью собирая их на затылке.
— Я собираюсь загладить свою вину, Мика… — шепчет он, улыбаясь. Я трусь щеками о его щетину и нахожу родные губы. Ссора забыта, словно ее и не было. — Я сделаю моей девочке очень хорошо, чтобы она меня простила.
— Тебе придется очень, очень хорошо постараться… — отвечаю, чувствуя как его руки обвивают мою талию. Ник плотно прижимает меня к себе, не собираясь отпускать.
Не отпускай, так и не отпускай…
Воспоминание рассеивается, сменяется другим. Сколько еще часов назад…? Сколько дней я лежу здесь? Сколько дней назад все еще было хорошо? Все еще можно было исправить. И сейчас можно.
— Мама, когда он очнется? — мой голос срывается.
— Милая, он не очнется.
Я хочу что-то сказать, задать этот вопрос снова, но слова застревают в горле, образуя там снежный ком, который раздувается внутри.
— Он…он принял удар на себя, милая. Слишком много стекла, сильный удар…я была не в силах выслушать то, что сказал мне врач. Его травмы были несовместимы с жизнью. Они зафиксировали смерть мозга почти сразу. Мне оставалось только молиться за тебя. У тебя сотрясение мозга, ушибы, перелом…
