И царевич сделал все так, как то было предписано протоколом: сошел с коляски, поцеловал руку высокопреосвященного, получив от него благословение.
Два архимандрита — ректор духовной семинарии и настоятель мужского Алексеевского монастыря, оба чрезмерно округлые, надутые до такой степени, что страх брал, вот-вот оторвутся от земли и вознесутся ввысь, — изо всех сил пытались в строгости подражать Макарию, но верноподданнейшая радость от близости к Желанному так и распирала их, и они лучились, будто новые свечные шары.
Представители духовенства, торговых домов и фирм, дамы пышным цветником располагались поодаль, держались церемонно и трепетно и… все придвигались и придвигались поближе к помосту, крытому красным сукном.
Шпалерами вдоль проезда — студенты университета, ученики реального училища, духовной семинарии, городских школ, воспитанницы приютов. Здесь же реяло белое почтенное знамя Общества попечения о начальном образовании. За ними купцы, работники печатного станка, журналисты во главе с редактором «Сибирского Вестника» Прейсманом, сменившим «мошенника пера, разбойника печати» Картамышева; мещанское сословие, депутация от мастеровых с собственным девизом: «Счастье не в золоте, а в труде».
Крылов стоял от красного помоста далеко; отбился ненароком из университетской депутации и оказался зажат: ни туда, ни сюда.
Сзади подпирала порядочная гурьба рабочих с кожевенных заводов Еренева, Войнова и Казанцева, располагавшихся как раз под крутыми скатами Воскресенской горы. Разодетые по-праздничному, дерзкие, молодые и шумные ереневцы теснили войновских, вытягивали шеи, пытаясь что-то разглядеть впереди. Многие из них были навеселе; кое у кого физиономии разделаны под знаки. В Томске в праздничные дни и во время богослужения кабаки закрывались только для видимости. Местные извозчики охотно разъясняли приезжему: «С заднего крыльца кому хошь подадут, на этот счет здесь слободно».
По толпе, для тех, кто не мог ничего видеть, передавалось:
— Ручку поцаловал…
— Говорят чегой-то…
— А молодёхонькай!
— Полицмейстер-то, Ушаков-то, на гнедом жеребце…
Постепенно Крылова прибило к церковной ограде. Ему тоже хотелось поглядеть на церемонию, но было стыдно продираться вперед, работая локтями. Он решил не сопротивляться толпе и никуда не рваться.
Взгляд его скользнул за ограду, полную божьих людей — слепцов, провидцев, блаженненьких. Они стояли на коленях в пыли, обратившись лицом в ту сторону, где был красный помост, часто молились. И только местные юродивые — граф Разумовский, Домна Карповна и Иосиф — бродили среди коленопреклоненных, что-то бормотали, вскрикивали. Иосиф занимался музыкой на нитке: зажав один конец нитки в зубах, а другой в руке, он бренчал пальцами правой руки, и на лице его было начертано благоговение.
Неожиданно все качнулись куда-то вправо, давая проход, и Крылову стало хорошо видать.
Николай ехал в открытой коляске, запряженной парой серых лошадей купца Колосова. Рядом с ним начальник губернии Тобизен. Герман Августович держался чрезвычайно прямо, на военный манер: сидя, вытягивался в струну, выпятив грудь и подобрав живот.
Губернаторы в Томске, с тех пор, как в 1804 году образовалась губерния, менялись через три-два года. Получали выслугу и возвращались кто в Москву, кто в Петербург. Поэтому в их привычке было тянуть вопрос, не принимать судьбоносных решений, внушая, что торопиться не надобно, все обомнется, можно и обождать… А там, глядишь, дело так и уснет. Впрочем, Тобизен был не худший из них.
Во второй коляске ехали флигель-адъютант Его высочества князь Оболенский с мешком мелких денег — две тысячи рублей для раздачи бедным, и генерал-адъютант князь Барятинский. Оба молодые, красивые, подтянутые — цвет российского офицерства.
Оркестр беспрерывно играл из оперы «Жизнь за царя».
Почетный конвой гарцевал на вороных и каурых жеребцах. Ноги лошадей возле бабок перевиты белыми лентами. Возглавлял конвой настоящий горец в настоящем кавказском костюме, в черной бурке и высокой белой папахе. Его лошадь шла особой мелкой переступью, словно танцевала. Сам горец будто с олеографии сошел: усы торчком, глаза выкатились из гнезд, в руках струны-поводья.
