Въехав в университетскую усадьбу, подводы смешались, часть из них продолжала двигаться по направлению к левому крылу, часть остановилась. Послышались возгласы: «Куда ставить? Барин, распорядись!»
Но Крылов не знал, как распорядиться. Он вошел с последней подводой, мокрый, грязный, досадуя на внезапный дождь, на то, что с таким тщанием приготовленные с утра на пароходе парадный сюртук и крахмальная белая сорочка со стоячим воротником приобрели жалкий вид, недоумевая наконец, отчего их никто не встречает, не ждет.
Однако вскоре все разъяснилось: их все-таки ждали. На крыльце появился невысокий седоголовый человек в щеголеватом полудомашнем сюртуке французского покроя, с шейным платком вместо галстука. Он развел руками — как бы от удивления или большой радости, и когда Крылов приблизился, сошел с крыльца и заключил его в объятия.
— Наконец-то, Порфирий Никитич, дорогой! С прибытием!
Это был Флоринский, попечитель учебного округа и ректор Томского университета. Волнение его было искренним, и встреча получилась сердечной.
Смущенно и вместе с тем растроганно смотрел Крылов на человека, столь круто изменившего его судьбу. Безбородый, с густыми седыми усами, с короткой немецкой стрижкой точёна голова, прямоносый, Василий Маркович и впрямь походил на суховатого германца. И лишь по-детски оттопыренные уши да большие грустные глаза несколько нарушали строгость его внешности.
— Как добрались? Благополучно? Ну и слава богу! — Флоринский отстранился от Крылова и осенил себя крестом; оглядел обоз и спросил озабоченно: — Что, много потерь? Хоть половину довезли?
— В дороге погибло около десяти растений, — сообщил Крылов. — В одном месте, к прискорбию, перевернулась подвода…
— Помилуйте! — обрадованно перебил его попечитель. — Всего лишь десять из семи с лишним сотен?! Да вы кудесник, Порфирий Никитич! Одолеть такой путь с таким-то грузом — и почти ничего не потерять…
«Кудесник» потупил голову, взгляд его уперся в заляпанные сапоги…
Догадавшись о его чувствах, Василий Маркович дружески сжал его локоть и торопливо сказал:
— Но все это потом, потом… Сейчас вам нужно отдохнуть, привести себя в порядок, а затем — милости прошу ко мне и… — он сделал несколько торжественный жест в сторону университета, — … и в Сибирский храм наук!
— Но я не устал…
— Понимаю, понимаю, — вновь перебил Флоринский. — Не беспокойтесь, Порфирий Никитич, я дам распоряжение, весь груз будет аккуратнейшим образом перенесен во временную пристройку. А вы… Вас проводят в вашу квартиру. Правда, она тоже пока что приспособлена во временном помещении, но мы скоро отстроим дом для ученых сотрудников… Одним словом, располагайтесь! И к семи часам вечера прошу ко мне! Мы с супругой Марией Леонидовной будем рады вас видеть.
Крылов сидел посреди сырого темного сарая на ящике из-под китайского чая и, разложив бумаги на ларе, составлял отчет о командировке — подробное показание своих действий в том, как прибыл, сколь много казенных средств изработал, в каком состоянии доставлен груз.
На душе было смутно, тревожно. Встретить-то его встретили.
На чай пригласили. Слова, лестные для слуха, произнесли. А оранжерейка для растений не закончена! Дали вот этот сарай. Сам Крылов готов хоть в землянке ютиться, но цветы, саженцы… Не юг ведь. Через месяц холода грянут, что тогда? Архитектор не обещает быстро дело повести; пришлось даже на поднятых тонах с ним разговор завершить. Господин попечитель руками разводит, на архитектора ссылается. Павел Петрович Наранович же от Крылова бегает. Знающий и любящий свое дело, архитектор вконец измотан строительным недоделом.
До него здесь Арнольд подвизался. Тот самый, кто построил возле Севастополя храм с крышей, унесенной в море первым же крепким ветром. Наделал ошибок и долгов Арнольд да и был таков из Томска. Им, арнольдам, сибирский университет что зайцу барабан. Несвоя земля — хоть криком изойди, не услышат.
Крылов понимал сложности достройки университета, жалел Нарановича. Но ему-то что делать?!
Он почувствовал себя одиноким.
А в Казани теперь начинают поспевать яблоки — тугие, красные, сочные. Их запах сопровождает всюду, проникает в приотворенное окно ботанического кабинета, на время пережимая стойкий сенный дух травохранилища. Как хорошо, бывало, сидишь усердно в своем уголке — и вдруг с характерным знакомым вздохом открывается дубовая дверь… И входит Сергей Иванович Коржинский. Без пяти минут профессор — дела его идут блестяще, диссертация одобрена. Сергей Иванович, Сережа…
