Город ахнул от такого приговора сибирской Фемиды.
— Вот это строкуляция, — удивлялись горожане. — Грабежи есть, воровство есть, а воров нету!
— Булацель знатный плотник, чо захочет, то и вырубит.
— Да-а… Всю жизнь так: не то играют, чо хочет скрыпочка…
— Наша невестка всё стрескат!
— Ничо: вырос лес, вырастет и топорище…
Но о топорище говорилось робко, скользом.
Хоть такой, да состоялся в Томске судебный процесс об октябрьских событиях 1905 года; в других городах обмолчали октябрь. Хоть негромкие, но слова покаяния произнесены. Хоть в четверть силы, но осуждение высказано. Как сказал Поэт, перед Господом всё беспобедно. Только Его суд справедлив и ясен. Всему свое время.
Время, время… Оно тащилось медленно, вяло, словно на перебитых ногах. Затаенно и глухо зрели в нем перемены. Но до них было еще далеко.
После болезни Пономарев неожиданно стал прилежно верующим. Полюбил читать божественное. На ночь долго молился за себя, за всех, кого любил, о ком тревожился. Молитвы у него были какие-то странные, самодельные:
— Положи, Господь, камешком, подыми перышком… Шоркни, Боже, по душе, по телу, по животу, по ближним моим, по моему здравию…
Скажет несколько слов — и долго прислушивается, словно ждет ответа. Потом начинает глубоко, по-старушечьи вздыхать.
— Знаю, я недостоин твоей милости, Боже, награди тогда скромного труженика науки, раба твоего Порфирия сына Никиты…
— Что ты там бормочешь, Иван Петрович? — поинтересовался Крылов. — На себя стал не похож.
— С Богом говорю, — смиренно ответил Пономарев. — Жил дурно, грешил много. Теперь время настало о душе позаботиться.
— Ну-у, — Крылов даже руками развел. — С чего это тебя? Впрочем, хочешь говорить с Богом, говори. Но и лекарством не манкируй. Пей. Не то ругаться станем.
Вот почему когда из Петербурга из Академии наук пришло вдруг известие о том, что Крылову присуждена премия Бэра, Иван Петрович возликовал и… принял эту нежданную радость на свой счет: «Услышал мои молитвы Творец! Богат Вседержитель Предвечный милостью!»
— Иван Петрович, в своем ли ты разуме? Мы ведь с тобой старые матерьялисты, — пробовал его урезонить Крылов.
— Матерьялисты — да, — невозмутимо согласился Пономарев. — Однако жив Бог, жива и душа моя. Бог правду ви-и-дит…
— Ви-и-дит, — передразнил его Крылов. — Много он в девятьсот пятом видел…
Споря с Иваном Петровичем, Крылов пытался заглушить бьющую из глубины души радость. Но бесполезно. Как плотину прорвало — ему хотелось смеяться, говорить, размахивать руками, бежать куда-то…
Премия имени Карла Бэра — не просто денежное поощрение. Это признание серьезных заслуг перед отечественной наукой. Значит, не зря Крылов начинал и заканчивал свой рабочий день с лампой. Значит, действительно «Флора Алтая и Томской губернии», которую он посвятил своему другу Николаю Мартьянову, стала-таки событием для русской науки… О, как прав Климент Аркадьевич Тимирязев, когда говорит, что наука — самая лучшая, прочная, самая светлая опора в жизни, каковы бы ни были ее превратности! Крылов готов к любым жизненным изломам, лишь бы хоть изредка, хоть в конце пути вновь испытать такую чистую и глубокую радость, подобную нынешней…
— Ну, что ты молчишь, истуканова головища? — промакивая кружевным платочком глаза, сказала Маша.
Она плакала от радости и гордости за мужа. Вспоминала годы и годы его незаметного труда, свое одиночество и ожидание. Ей казалось, что в этой награде есть и частица ее жизни, ее терпеливости.
Ей хотелось, чтобы муж наконец признал это, произнес вслух — и тогда это было бы ее наградой… «О мужчины, — хотелось ей сказать. — Когда вы получаете свои призы, которых так жаждет ваше честолюбие, имейте великодушие признать, что в них есть и доля женского участия!.. Хотя бы вспомните об этом…»
— Да что говорить-то? — улыбнулся Крылов, обнимая постаревшую, слабую и такую близкую Машу. — Ну, рад, рад я… Да ведь работать-то еще крепче следует — вот в чем штука.
Не успела еще эта радость улечься, как подоспела другая: Казанский университет присудил Крылову степень почетного доктора ботаники.
А на пороге и третья: томские профессора единодушно потребовали от Лаврентьева отправить наконец в Петербург в Министерство народного просвещения представление на Крылова к званию профессора. Доколе ему в ученых садовниках и приват-доцентах ходить?! Ему — с премией Бэра, с учеными трудами, делающими честь Томскому университету?!
