Елисей имел семью: жену и пятерых детей. Себя он, как и все в стойбище, называл самоедом, хотя был найденышем неизвестно какого роду-племени. Учился Елисей у русского попа. «Остяцкой грамоты нет: ее съел лось, — объяснил Крылову. — Поэтому я учил русскую». Дома, в селении, подолгу жить не мог даже зимой. «Воздуху мало», — говорил он и уходил в тайгу. «шатун», — прозвали его сородичи. — Зря лесная баба не додерла!». «Лесным человеком», «лесной бабой», «дядей» называют в здешних местах медведя.
Да, встреча с медведицей произошла у охотника памятная. Шел он как-то вдоль ручья. Ружье наготове. Глядь, она, медведиха. Лапы вскинула. Собаку — в клочья. Ружье переломила и отбросила. Да как хватит Елисея по лицу! Глаз и долой вместе с кожей…
Упал Елисей, голову закрыл ватной душегрейкой. Одно спасение — мертвым прикинуться. Не едят медведи «свежатину», им с душком подавай. Так и сделал.
Лежит. Боль. Кровь ручьем. Опьянел от запаха собственной крови. А медведиха обнюхала его, мордой потыкалась. На руку наступила, дьяволица… Потом приложила ухо к ватнику. Слушает — жив ли… Посопела. Вздохнула. Стала забрасывать ветками, еловыми лапами, камнями. Он лежит, не шевелится. Медведиха отошла. Нет, засомневалась. Вернулась, разбросала ветки, снова ухо приложила. Потом закидала ветками и ушла.
С полчаса пролежал охотник, не вернется ли? Потом встал, омыл лицо. По ручью к Тыму вышел. Так Елисей сделался кривым.
Охотиться не смог больше. Стал добывать мед диких пчел. Нальет в колоду лужицу меда, наложит ярких шерстинок. Пчела с прилипшей шерстинкой летит к себе в дупло. Елисей — за ней. Упустит одну — другую перехватит. Так до дупла доберется, мед выкачает.
Что же касается елисеевского обжорства, то Крылов еще таких людей на своем веку не встречал.
— Пол-оленя могу за день съесть, — рассказывал проводник. — Раз понес куме вареную печень. Жена послала. Ну, положил за пазуху, иду, отщипываю по кусочку. Глядь — и нести уж нечего. Пришлось объедыш доедать… Перед кумой повинился: нес, дескать, тебе печень, да так вышло… «Ладно уж, — говорит кума. — Садись щи хлебать». Я не отказался, горшок щей прихлебал. — Елисей сокрушенно вздыхал, сам не понимая, откуда в нем такая дурная страсть к еде, добро бы хоть толстый был, а то жердь жердиной. — Но могу и вообще не есть! — спохватываясь, оправдывал себя. — Однова четверо суток не ел — и ничо!..
Вот с таким проводником путешествовал Крылов в лето 1902 года на северных маршрутах Томской губернии.
— …Домой так домой, — повторил Крылов. — А жаль. Я так хотел побывать в Священном лесу, — и он испытующе посмотрел на проводника поверх очков.
— Нельзя, — покачал головой Елисей. — Шаманы не велят, — потом спохватился. — Откуда знаешь?
— Слыхал.
Крылов действительно слышал о таких лесах, давно, еще будучи в Казани, от одного врача, интересовавшегося обычаями северных сибирских народов. О том, что у самоедо-остяков и некоторых других инородцев существует якобы обычай хоронить умерших, подвешивая на ветках в лесу, и что эти умершие впоследствии исчезают, так как деревья… пожирают их.
Конечно, Крылов не поверил этим россказням, счел за чудовищный бред. Чего только не наговаривают на безобидные и мирные дерева!
Он не поколебал своего мнения ни на один миг даже тогда, когда собственными глазами увидел свежий распил лиственницы, внутри которой нашли кандалы. «Что из этого следует? — сказал он. — А то, что какой-то беглый каторжник забросил кандалы в дупло и ушел своей дорогой. Дерево со временем затянуло дупло, так и очутились кандалы внутри».
Да, существуют на земле насекомоядные растения, зеленые хищники. Еще великий Дарвин выращивал их в теплице, в то время как ботаники всего мира отрицали саму возможность подобных экземпляров в природе. Венерина мухоловка, росянка, американские саррацении — в самом деле, эти растения устроены так, что насекомые, привлеченные запахом либо красотой соцветий, приклеиваются, сползают на дно цветковой чаши, где погибают и затем утилизуются в пищу. Но «растения-людоеды», которые хватают жертву, душат, высасывают кровь, обгладывают скелеты, как пишут иной раз в газетах, — все это чудовищный бред!
