В половине второго их остановили на выезде из Джанкоя, заинтересовавшись тем, что делает явно дорогая тачка с харьковскими номерами так далеко от дома. После того, как выяснилось, что «клин» не угнан, неминуемо возник вопрос о двух лишних, с точки зрения полиции, пассажирах.
Голикову пришлось объясняться с целым нарядом, пока Клейн отсиживался в машине, сражаясь сразу с четырьмя невидимыми противниками. В конце концов. Макс отвел лейтенанта в сторону и начал плести какую-то чушь о своей любовнице и ее малолетнем брате, которые опаздывали на – самолет, подкрепляя свои слова новенькими хрустящими купюрами с двуглавым имперским орлом.
В очередной раз возрадовавшись тому, что в этом мире покупается многое, если не все. Голиков покинул полицейский пост, «похудев» на несколько сотен. Он был немного сердит на Ирен – та вдруг превратилась в молчаливую скромницу. А ведь могла бы в два счета запудрить мозги впечатлительным провинциалам… Во всяком случае, они были уже в Крыму в разгар курортного сезона – на райском полуострове, где когда-то были написаны «Киммерийские сумерки», а сейчас сюда приезжали в поисках развлечений, приключений и отдохновения.
Полиция здесь была благосклонна к владельцам дорогих тачек и с пониманием относилась к их маленьким причудам вроде скоростного катания по серпантину при луне или остановок в неположенном месте, сопровождавшихся ритмичным раскачиванием кузова. Полицейские очень хорошо знали, за счет чьих средств пополняется местный бюджет.
Макс был в курсе всех этих тонкостей и немного расслабился. Он предложил отдохнуть в каком-нибудь мотеле в степной части полуострова, но Клейн настоял на том, чтобы ехать прямо на побережье. Если понятная и преодолимая опасность осталась позади, то враг гораздо более страшный, чем полиция, все еще угрожал им.
А впереди был передал, дороги, обсаженные кипарисами, очарование старых гор и всемирно известные пляжи Гурзуфа, Феодосии, Ялты… И все было пропитано и отравлено страхом – даже воздух в глубоком синем небе.
Теперь Антона Девятаева больше не терзали воспоминания. Это принесло громадное облегчение тому ничтожно малому, что осталось в нем от старой личности, забившейся в самую глубокую нору мозга, словно испуганная и подозрительная крыса.
Вечера он проводил в своей квартире, бессмысленно пялясь на экран телевизора через темные стекла очков. Он надел их после того, как техник на аэродроме заметил изменения, происходящие с его глазами, и с тех пор больше не снимал.
На самом деле изменился не только цвет глаз Девятаева, но о более интимных вещах знал пока только он один. Ему приходилось пить молоко и поглощать детские смеси. Этого требовало существо, поселившееся у него внутри, и он не мог ослушаться. Еще бы – ведь именно оно избавило его от воспоминаний и угрызений совести, сделало жизнь по-младенчески легкой, бездумной и приятной. К тому же существо пока ничего не требовало взамен; ему была нужна только легкая и питательная молочная диета… Сознание Девятаева стало сознанием этого существа, за исключением набора знаний и профессиональных навыков, которые требовались для того, чтобы вести прежний образ жизни и выполнять привычную работу. Желания и потребности свелись к минимуму; теперь Антон не нуждался в женщинах, выпивке, развлечениях и в каком бы то ни было самосовершенствовании. Он стал вполне совершенным орудием в хозяйских руках. Он осознавал себя лишь частично и не мог сказать с уверенностью, где происходит процесс этого осознания – в голове или чуть ниже желудка. У него было два живых головных мозга, связанных неизвестным образом, а тело подчинялось инстинктам инфантильного ребенка.
Теперь его не тянуло перечесть фразу из Библии, которая когда-то казалась ему спорной: «Истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное»[14]. Но могло случиться, что вдруг и потянуло бы. В этом случае он, наверное, он испугался бы такого странного кощунственного желания, а потом согласился бы со сказанным, потому что стоял в этом царстве одной ногой.
