— Чё там у тебя? — поинтересовался Васька, не покидавший саней. Увидев, что Иван вытаскивает топор, хохотнул: — Афиногеныч, ты чё, дверь рубить собрался?
— Замок, — кивнул Иван.
— Эт-та разве замок? — еще раз хохотнул Васька, выбираясь из саней. Провалившись в сугроб, выругался сквозь зубы.
Пулковский принялся растирать замерзшие руки. Как им не мерзнуть в тонюсеньких перчатках? В таком прикиде, как у Васьки, хорошо по Невскому шляться — от трактира к трактиру, мелкими перебежками. А в наших краях зимой надо одеваться по погоде. Иначе враз себе все отморозишь.
— Ну-с! — торжественно изрек Васька, вытаскивая из кармана связку ключей. Или отмычек, Иван в этом не особо разбирался. А он и не знал, что Пулковский умеет замки вскрывать. Раньше не хвастал.
Красиво открыть не получилось. Замерзшие руки слушались плохо, и Пулковский уронил отмычки в сугроб.
— Твою мать!
Ругаясь вполголоса, принялись искать связку. Искали на ощупь, копаясь в снегу, да еще в полной темноте. Все-таки нашли. Пытаясь попасть отмычкой в замочную скважину, Васька опять выругался:
— Замерзла, б…!
Видимо, в скважину попала вода, а морозец превратил ее в лед.
— Отойди-ка, — отстранил Иван напарника. Вытащил из кармана огниво, сделанное из гильзы, высек огонь. Дунул, распаляя пламя. Будь это новомодная зажигался, жара бы не хватило. А тут будто паяльной лампой проняло.
Васька опять насмешил. Ухватился за горячий замок голой рукой, чуть не заверещал.
Подошла третья по счету отмычка. Васька издал радостный рык, размыкая дужку замка.
В сарае было еще темнее, чем на улице. Пришлось снова запаливать огонь. Одна из стен плотно заложена мешками. Навскидку — штук пятьдесят, не меньше.
Иван скинул полушубок и принялся таскать мешки. Васька, потоптавшись на месте, пытался помогать. Чувствовалось, что деловому иметь дело с тяжестями не приходилось. Пыхтит и кряхтит, словно старик старый. Пока Николаев укладывал десятый мешок, Пулковский еле-еле донес пятый. Еще пришлось переделывать его работу, иначе штабель бы просто рассыпался. Одно слово — городской!
— Хватит! — дал отмашку Иван.
— Так мы половины не взяли! — возмутился Васька.
Пришлось объяснять, словно маленькому.
— Все возьмем, так кобыла воза не сдвинет. А сдвинет, нам места не останется. Хочешь пешком идти, забирай все. Да и попу надо оставить. Мы же с тобой не звери.
Пулковскому идти пешком не хотелось. Ругнувшись, закрыл створки ворот. Следы от саней завтра заметят, но вдруг с утра снег выпадет?
Домой Иван приехал под утро. Васька, уставший и замерзший, всю дорогу молчал. Видимо, осознал, каково это — зерно воровать. И всего-то одни сани взяли, а он хотел целый вагон! Ладно, сейчас зерно в дом занесем, лошадку распряжем, можно и погреться. Ваську, обалдуя, загнать на печку, пусть там и сидит, задницу греет.
Фроська небось обрадуется. Поверит ли баба, что зерно купленное? Ну, там видно будет. Да, вот еще. Зарубка в памяти на будущее — надобно ломик завести маленький, с вывертом на конце и фонарь.
ГЕРОЙ МАТВЕЙ ПУШМЯК
Предание
Крепко запомнились абакановским жителям Череповецкой стороны поляки, гулявшие тут в XVII веке. В 1611 году пришли сюда два польских отряда: одним командовал пан Казимир, другим — пан Будимир. Отряд пана Казимира разбил лагерь у истока небольшого ручья, впадающего в реку Ягорбу. С тех пор ручей стали звать "Казимир". Другой отряд стал лагерем около деревни Аксёново, где берёт начало другой ручей, впадающий в реку Кошту. Его стали звать "Будимир". Оба отряда грабили окрестных жителей. Отряд Казимира разорил и сжёг село Пречистое. Жители его поселились невдалеке и новое селение назвали "Погорел". Отряд Будимира ограбил деревню Слабеево и оттуда направился к селу Пречистое. При выходе из Слабеева стояла мельница, крылья которой быстро вертелись на сильном ветре. Поляки подожгли мельницу, крылья запылали, разбрасывая горящие головни на соломенные крыши изб. Так сгорело Слабеево. По дороге из Слабеева в Пречистое стояла деревня Лихачёве. Жители её славились лихостью и храбростью и встретили незваных гостей дубинами и топорами. Завязался бой. Много полегло лихачёвцев, но немало полегло и поляков. Особенно отличился силач — крестьянин Матвей Пушмяк, вооружённый топором, насаженным на длинный шест, он рубил поляков направо и налево, но и сам пал, изрубленный саблями.
