Затоптав окурок, Иван пошел в избу. В потемках наткнулся на скамью, стоящую посередке избы, больно ушиб ногу. Торопливо раздевшись, Иван юркнул под бок к жене и положил ей руку на грудь.
— Отстань, дай поспать, — сонно зашевелилась супруга, стряхнув руку.
— Да ты чё? — обиделся Иван.
Марфа, поняв, что он не отстанет, легла на спину, подтянула повыше подол.
— Токмо давай быстрее, устала я, — зевнула жена так, что скулы свело и все желание у мужа пропало. Укладываясь рядом, не выдержал, выматерился.
— Отвыкла я, — равнодушно сообщила супруга. — Ты в следующий раз, как захочешь, так по этому делу к девкам ступай. Или к Фроське. Видела, как она тебе глазки строила.
— К какой Фроське? — оторопел Иван. Даже злость прошла — законная жена посылает мужа к какой-то девке. А кто ему строил глазки, он не заметил.
— К Пашкиной Фроське, братана твоего жена. Ну, вдова уже, — поправилась Марфа, немного проснувшись. — Пашка-то в германскую сгинул. Токмо ты гляди — ежели за домом кобыла чалая стоит, не ходи. На кобыле к ней начальник из волости ездит, за самогонкой. Но было ли у них чё, врать не стану, свечку не держала. Сходи, в окошко постучи. Может, тебе и даст. А я чё? Тридцать два скоро, старуха совсем, — сказала жена, со странным прихлебывающим звуком — не то снова зевнула, не то всхлипнула.
— Брось причитать. Тридцать два! Ха! В городе-то в твои годы бабы такие расфуфыренные ходят — ого-го!
— Так то в городе. Пущай эти крали соху на себе потаскают, тогда поглядим. Без мужика-тο каково ломаться…
Иван попробовал вспомнить — сколько лет его не было? Как ушел на срочную, так дома и не был. Служба у него истекала в четырнадцатом году. Понятное дело, что вместо увольнения в запас — ать-два, на войну с австрияками, с немцами. В пятнадцатом, а может, в шестнадцатом, когда в госпитале лежал, обещали, что в отпуск пойдет, но вместо отпуска наградили крестом, в запасной полк определили. В запасном было хорошо, а он, старослужащий, старший унтер-офицер и кавалер, о доме не вспоминал. Потом снова передовая. Окопы, вши… В семнадцатом, в декабре, как с фронта пришел, тоже можно не считать, не до того было. И жену толком обнять-приласкать времени не было. Спал ли тогда с женой? Вроде даже дома не ночевал — мотался то в волость, то в Череповец, в Питер наезжать пришлось раза два. Все какие-то дела — землю помещика Судакова делили по едокам, заводы Кругликова национализировали, потом волисполком создавали. И не пил тогда, а как пьяный ходил! В апреле восемнадцатого в Череповец вызвали, в трансчека определили служить. Там тоже — Череповец — Петроград — Вологда. Ну а потом Гражданская. Пожалуй, десять годков с лишком не был. Нет, все четырнадцать!
Почувствовав, что жена не спит, попытался пошутить:
— Дед мой двадцать пять лет отслужил, на молодухе женился и отца моего в пятьдесят лет сделал.
— Так это когда было-то — при царе-батюшке! — повернувшись на спину и, словно бы расхотев спать, отозвалась жена: — Тогда порядок был! И хлеба досыта ели, самогонку не жрали, в церкву ходили. Барин бы семье с голоду помереть не дал.
— Ты чё мелешь, дура? Какой барин? Бар мы в семнадцатом году вывели! Я за что воевал? Вот земля есть, лошадь как-нибудь справим.
— Да на что ее справлять-то? — горестно вымолвила жена. — Нам ить теперь продналог не с чего платить, а ты — лошадь справим! На какие шиши? Много ты в Красной Армии-тο денег заработал?
— Да вы чё, сговорились, что ли? — возмутился солдат. — Если б не я, кто бы землю-тο вашу отстоял, а?
— А на кой нам земля, коли пахать не на чем? Правильно, пока ты в чеках служил, нас трогать боялись. А потом, как на фронт ушел, знаешь, что было? Понаедут продотрядовцы из города, все вытрясут — и зерно и сено. Сволота окаянная, прости господи! А наша голытьба не лучше, что в комбедах была.
— Ну, какая же голытьба. Бедняки. Наши с тобой братья, — вяло возразил Иван.
— Ага, братья, — хмыкнула Марфа. — Таких братьев — за ноги да об угол. Пока ты кровь за них проливал, они тут пьянствовали, девкам подолы задирали да баб сильничали. Кого комбедовцами-то сделали?! Добро бы тех, кто безлошадный да бескоровный от беды какой, так нет же, самая пьянь в начальники вылезла. Гришка Тимофеев, помнишь такого?
