...Если бы меня спросили, как это было, почему это было, я не мог бы сказать ничего путного. Я действовал, словно лунатик, да и внешне на него, наверное, походил. Во всяком случае, когда я начал сознавать, что я делаю, я обратил внимание на то, что весь дрожу. Я испытывал страх — такого я не испытывал никогда. Шел дождь, и я радовался ему, как прежде, в волчьей ночи, и нужно было скрывать следы. Я шел к Днестру с тяжелым свертком, обернутым пледом.
Мы сидели в номере и пили вино. Это было очень хорошее вино, и его было много. Я пил с презрением, считая, что эта кислятина не в состоянии совладать с мужским организмом. Я ошибся, конечно. Люди эти, с которыми я пил, постояльцы в гостинице, были приезжие бездельники, они весь вечер обзванивали каких-то женщин, а я был уже в новой шляпе, которую до этого мы капитально обмывали в компании Карася. Каким образом я попал в этот номер, я и сам толком не знаю. А потом... Когда я оттуда ушел, меня как будто магнитом потянуло на четвертый этаж, где — я знал — в одной из маленьких кладовок стояла недавно купленная для гостиницы фарфоровая посуда — сервизы. Дверь этой кладовки открыть было легко. В ней я нашел старенький плед, в него погрузил посуду, почему-то всего было по десять штук — десять чашек, десять блюдечек, десять тарелок и что-то еще. Затем разорвал старую занавеску, соорудил веревку и, завязав узел, спустил его через окно во двор. А сам, закрыв кладовку, вышел через парадную дверь, мимо дяди Левона, отыскал во дворе сверток и пошел с ним в город. Зачем? Куда? Эти вопросы под проливным холодным дождем, угрожающим к утру превратиться в снег, понемногу отрезвляли мой помутневший ум, и тогда я начал сознавать, что несу в руках... краденое, которое нельзя уже вернуть хотя бы потому, что с ним не пройдешь мимо Левона. Страх парализовал меня, это барахло было мне совершенно не нужно, и трезвый я бы ни за что такого не сделал. Через пятнадцать минут сверток потонул в мутных водах Днестра, сопровождаемый проклятиями и молитвой, чтоб он никогда больше не вынырнул.
Рефлекс... Это, оказывается, не шутка. Вот чего следует опасаться. Никто же не поверит, что у меня не было ни желания, ни нужды красть, что делал я это как механизм, как робот, не до конца выключенный...
Когда Евгений извлек эту «справку», поначалу я испытал такой же страх, как тогда, ночью, обнаружив в руках сверток, от которого сами руки жаждали избавиться. Поначалу... Потом была реакция: век бы я не видел ни Рыжего, ни Евгения, но чем я лучше их? А если с помощью авантюризма устроиться на работу, которая будет по мне?!
Только сверток в Днестре останется камнем на всю жизнь. От него избавиться можно, если пойти и рассказать об этом, но... Я не герой.
Боюсь. Только камень этот будет и помогать, когда снова появится подобный «рефлекс»...
Евгений говорил, что необходимо выглядеть человеком важным, но изображать важность Серому не хотелось. Он считал, что важных людей и без него хватает. Их везде можно встретить: в любой конторе, в любом учреждении, и на базаре, и на пляже — всюду. Им везде все нужно без очереди, они не любят ждать, их ни о чем нельзя попросить (к ним нужно обращаться в письменной форме); они считают, что лишь они устанавливают порядок, лишь они — нужные люди. Важный человек не ходит, а ступает; не говорит, а высказывает свое мнение... И откуда они берутся, эти важные? Как хорошо, когда не «важные», а просто — люди...
— Нужно быть всегда готовым к случайностям, — это Евгений говорил. — Запомни, такие люди, как мы, должны быть универсальными: понадобится стать инженером — пожалуйста; завмагом — давай; профессором — не зевай, не теряйся — всякий труд почетен. Будь готов всегда к обороне и нападению и не забудь: хочешь жить — умей вертеться. Сильные побеждают, слабым — пшик!
Рыжий слушал молча. Потом внятно произнес:
— А как же с этой музыкантшей? Давай, Женя, знакомь. Я готов.
Примерно четверть века назад, в первом классе, учительница спросила Серого, кем он хочет стать, когда вырастет, и он ответил: «Трубочистом, потому что ему по крышам можно лазить». Не мог же он ей признаться в своем желании стать сыщиком или гангстером — неудобно было. Если бы его теперь спросили, кем он хочет стать, он бы ответил: «Рабочим на республиканской базе хлебопродуктов, а именно — в кукурузном цехе». Он встречал рабочих оттуда и знал, что работа там ему под силу, и люди нравились ему — простые и дружные. Конечно, эта база не Рио-де-Жанейро, но для него, считал он, в самый раз. Ему хотелось поскорее начать работать, чтобы хоть этим заглушить голос, скребущий по сердцу из-за этого проклятого рефлекса.
