Впрочем, не все эти годы писатель сидел на месте. Первою интермедией – поводом к ней явился финансовый кризис в школе – была недолгая банковская служба в Риме, с лета 1906 по весну 1907 года. Опыт оказался во всех отношениях неудачным. Работа клерка, формальная, утомительная, вызывала отвращение. Жалованье платили всего раз в месяц, и он незамедлительно его проматывал (а доброй долею пропивал). Даже сам Вечный Город был неприятен. Великие древности не захватывали его воображения: он давно уже понял и сформулировал, что его эстетика стоит на утверждении ценности тривиального, прямо противоположного великому. «Рим мне напоминает человека, промышляющего тем, что показывает желающим труп своей бабушки», – сочинивши эту отличную остроту и бросив постылый банк, он вернулся в Триест, хотя там ждали суровые обстоятельства. Нора была беременна уже вторично (Джорджо, первый ребенок, родился 27 июля 1905 года), и 26 июля 1907 года их дочь Лючия появилась на свет в палате для бедняков; матери выдали благотворительное пособие. Однако не надо думать, что сама жизнь толкала молодую чету в подобные крайности. Доходы Джойса, тем паче с поддержкой Станни, были вполне достаточны по меркам скромного буржуа, но попросту сам художник никогда и ни в чем не следовал этим меркам. В житейском поведении он всегда проявлял черты, которые, кажется, одни ирландцы да русские, два крайних народа Европы, считают своими национальными достоинствами: широту и неуемность натуры, презрение к сухому расчету, страсть погулять в компании, махнувши на все рукою…
Более существенные интермедии – снова мистическим числом три – были связаны с родиной. Поначалу, освободившись от ее пут, Джойс к ней заметно подобрел. Он начал видеть в стране и народе больше положительного и с удивлением отмечал, как неприятно ему сталкиваться с дурными отзывами о них. (Точно так же, с полным уходом из Церкви он стал охотнее признавать ее достоинства и заслуги.) Он сохранял живейший интерес ко всему, вплоть до мелочей, что делалось в Дублине и Ирландии, переписывался с родными, приятелями, знакомыми и неустанно просил всех слать ему всевозможную информацию и материалы. В 1907 году он пишет об Ирландии три большие статьи для триестской газеты и читает в местном Народном университете три лекции. Первая лекция, «Ирландия, остров святых и мудрецов», дает цельный взгляд на страну и ее историю. В основе этого взгляда – резкое противопоставление славного прошлого и жалкого, унизительного настоящего. Подробно, со знанием предмета, Джойс воздает хвалу древней Ирландии, ее книжной культуре, ее монастырям – и яркими красками рисует деградацию страны под господством англичан. Весьма важны два момента. Во-первых, виновников деградации не один, а два, не только английская империя, но и католическая церковь. Исстари и всегда Церковь пособничает англичанам и добавляет к их материальному гнету – духовный.[7] И в связи с этим – второй момент – деградация также является не только материальной, но и духовной, она глубоко захватила сам народ, структуры его души и породила такую атмосферу, которая уродует и разрушает личность. Выводы были полны скепсиса. Джойс не ожидал скорого устранения ни того, ни другого гнета и заявлял, что «ни один человек, у которого есть хоть капля собственного достоинства, не остается в Ирландии».
Но навестить родину он хотел. В 1909–1912 годах, в пору относительной устойчивости в делах и достатках, он наносит в Ирландию три визита, каждый раз оставаясь на полтора-два месяца (29 июля – 9 сентября 1909; 18 октября 1909–2 января 1910; середина июля – 12 сентября 1912). Он тепло встретился с отцом и сестрами, был внимателен и заботлив; уже в первый приезд посетил родные места Норы в Голуэе, познакомился с ее родителями и, кого мог, подробно расспрашивал о ней. Разлуку с Норой он переживал тяжело и душевно, и телесно. Именно в этот период супруги обмениваются «безумными» эротическими посланиями, образчик которых мы видели.[8] Весь второй приезд он посвятил одному из деловых проектов, иногда являвшихся у него и всегда безуспешных: уговорив группу триестских коммерсантов, он на их деньги открыл в Дублине кинематограф, который тотчас же прогорел. Но в качестве главного итога, его приезды заострили и закрепили окончательно все мотивы и чувства, что толкали его прочь из страны. Две крайне болезненные истории произошли с ним на родине. Один из его друзей, Винцент Косгрейв (Винцент Линч в его прозе), слегка ухаживавший за Норой и отвергнутый ею, решил оклеветать ее перед мужем, рассказав тому, будто бы в памятное лето их романа Нора через вечер гуляла с ним, Косгрейвом, – а Джима уверяла, что дежурит в своем отеле. Реакция мужа превзошла все ожидаемое, страдания его были неописуемы. К ревности у него был талант великий, а тут бередилась не только ревность. Он был всегда готов и настроен ждать предательства и измены от всех на свете, но именно от нее, от Норы, они были немыслимы, а случившись – невыносимы. Он мнил себя ведущим одинокую борьбу художника «со всеми силами общества и религии», как он писал ей еще в первые дни знакомства; и в этой борьбе она была единственною союзницей, бастионом, нерушимой опорой, на которую у него постепенно переносились черты его прежнего поклонения Богоматери. Поэтому тяжесть удара была огромна и обман друга, разоблаченный вскоре, наложил печать на все его представления о человеческой природе и, в особенности, об ирландском характере. По мнению Биографа, эта история определила и то, что движущим конфликтом «Улисса» стала измена жены.
