– Что-то мне эта затея нравится все меньше и меньше, – сказал Али. – Я, пожалуй, вернусь в сторожку, затоплю печку и буду тебя ждать с добычей.
Однако, несмотря на сказанное, он остался на месте. Через некоторое время молвил:
– Ладно, что-то я стал зябнуть. Доставай, что у тебя там в хурджине. Я знаю, ты с пустыми руками на охоту не пойдешь.
Егор недолго думал, махнул рукой.
– А, ладно, вреда не будет. По чарке выпьем для бодрости. Только с тропы сойдем.
Подошли к дереву, на котором Егор оставил поклажу. Он вытащил из хурджина бурдюк и протянул другу.
– А что, посуды нет, – спросил Али, – с горла пить будем?
– Ну, давай еще, дастархан здесь разложим. Мы все-таки на охоте.
Али упрек принял, вытащил пробку и, пожелав другу удачи, приложился к бурдюку, сказав перед этим:
– Ты охотник, а я-то нет. Что я здесь делаю… ночью… на заснеженном горном склоне… я богослов, мударрис.
– Поздно ты заговорил об этом, – ответил Егор, принимая бурдюк.
Он тоже выпил, закупорил и убрал его в хурджин.
– Все, а теперь тишина. Я пошел на позицию.
Али остался один. От выпитого натощак вина он сначала почувствовал тепло в животе, затем – легкость в теле. Поездка на охоту уже не казалась ему такой уж бессмысленной затеей. Более того, в нем вдруг проснулся охотничий азарт. Он снял с плеча лук, вытащил стрелу из колчана и стал на изготовку, готовый выстрелить в любой момент по дикому зверю. Егор, стоявший в полусотне шагов ниже по тропе, с удивлением наблюдал за своим приятелем. А, когда Али посмотрел на него, отрицательно покачал головой, предостерегая от выстрела. Темнота начинала рассеиваться, день был уже близок. Неизвестно сколько времени они простояли в полной тишине. Но вдруг до слуха Али донеслись странные чавкающие звуки, дробный перестук и короткое хрюканье. В следующий миг он увидел, как из-за поворота на тропе появился кабан, а вслед за ним Али вдруг с изумлением заметил трех полосатых кабанчиков, семенящих за родителем. Жалость кольнула его в сердце, и он опустил изготовленный к стрельбе лук. Али бросил взгляд на друга. Егор стоял, держа рогатину на изготовке. Время, в течение которого кабан с малышами неспешно прошествовал мимо Егора, показалось Али чрезвычайно долгим. Однако Егор не ударил. Когда топот копытцев смолк, Егор опустил рогатину и подошел к другу. На лице его была досада.
– Это самка с детенышами, – сказал он, – не смог убить. Вот если бы секач.
– Еще постоим, – предложил Али, в котором охотничий пыл еще не угас.
– Нет смысла. Второй раз уже не пройдет. Пойдем в сторожку, погреемся, допьем вино, перекусим, сделаем привал. А потом двинем обратно.
– Поедем, довольствуясь возвращением вместо добычи, – улыбнулся Али.
– Хорошо сказано, – сказал Егор, – надо запомнить. Это твой афоризм?
– Это слова Имр-уль-Кайса – великого арабского поэта. Он жил еще до рождения пророка Мухаммеда.
Они поднялись в сторожку. Егор собрал немного валежника вокруг строения, принес, положил у печки.
Пока он собирал хворост, Али настрогал лучины и зажег огонь. Хворост был мокрый, и пламя едва теплилось. Он сидел против открытой конфорки и подкладывал ветки.
– Ты лучше закрой дверцу, – посоветовал Егор.
Али послушал. Тяга, в самом деле усилилась. Пламя загудело в трубе. Егор вытащил бурдюк, протянул Али.
– Не надо было пить за удачу перед охотой, – сказал он, – мы ее спугнули, я суеверен, как и всякий язычник.
– Ты расстроен, друг мой, – заметил Али, – напрасно, мы так хорошо прогулялись, поохотились. Ведь результат не всегда – главное в деле. Ты сегодня совершил добрый поступок. Не лишил детенышей матери, не обрек их на погибель. Разве этого мало? Оцени, ты же философ.
– На охоте я охотник, а не философ, – ответил Егор, – а впрочем, ты прав. Пей.
Али, пожелав другу здоровья, припал к соску бурдюка.
– Как ни странно, – сказал он, – я никогда не пил вот так, из бурдюка. В этом есть что-то первобытное.
– Так мы же на охоте, – улыбнулся Егор, – первобытный способ пропитания. Впрочем, если бы наши праотцы были такими гуманистами, как ты. Мы бы не увидели свет с тобой. Эволюция не знает жалости, в природе выживает сильнейший.
