Украина и Речь Посполитая в первой половине XVII в. - страница 67
Существовало и определенное недоверие между сеймовыми послами и сенаторами: «Кобержицкий <…> считал, что депутаты слишком часто забывают, что сенаторы принадлежат к тому же сословию, что и они, им нет никакого интереса идти против вольностей, а переходя из нижней в высшую палату, они вовсе не перестают чувствовать себя шляхтичами. В самом деле, депутаты с подозрением относились к “братьям старшим”, о чем свидетельствуют многочисленные высказывания и обвинения. На сейме в 1646-ом году Хшонковский обвинял сенаторов в том, что они одно говорят депутатам в глаза, а совсем другое говорят за глаза. Через несколько дней Корычинский добавил, что это они урезают власть <…> сословия, узурпируя принятие решений по вопросам, к ним не относящимся. Он делает им замечание: “Когда мы представили королю кривды наши, никто из вас не высказался” (то есть не выступил против набора в армию, организованному королем без согласия сейма)»[234].
В заключении своего исследования «Парламентская практика в правление Владислава Четвертого» польская исследовательница Сибилла Холдус пишет: «Проблемы, с которыми боролись сеймы в правление Владислава Четвертого, в значительной степени вытекали из конфликтов, существовавших между королем, магнатами и шляхтой. Причины этих конфликтов кроются в неприятии многими очередных шагов короля, а также в росте самостоятельности магнатских фракций при одновременном нарастании проблем в шляхетском лагере»[235].
По поводу сложных отношений магнатов и шляхты у Костомарова читаем: «Само собой разумеется, что такая идеальная личная свобода на деле не могла быть достоянием всех в равной степени, потому что не все в равно степени обладали средствами делать то, на что имели право. Этим самодержавным правом в широком размере могли пользоваться только богатые паны “можновладельцы, магнаты”, и действительно были примеры, что польские паны вели самовольно сношения с иностранными владетелями, как независимые государи, держали большое войско и нападали войной на соседние государства, как, например, Мнишки и Вишневецкие на Московское Государство, или Потоцкие и Корецкие на Молдавию. Остальная шляхта, будучи победнее, должна была примыкать к богатым и сильным и угождать им; только по отношению к своим подданным всякий шляхтич был то же, что магнат по отношению к своим, в этом никто не подрывал его могущества. Порабощая себе на самом деле мелкое шляхетство, магнаты не покушались отрицать за ним права, уравнивавшие его с ними самими; напротив, магнаты становились защитниками и охранителями этих прав; а шляхта своей громадой поддерживала магнатов, потому, что получала от них выгоды. И у магнатов, и у шляхты по отношению к королю было единое желание – ограничить власть его и быть как можно от него независимее. Шляхта не боялась магнатов, не считала ни унижением, ни тягостью служить им, потому что такая служба для каждого имела вид свободы: панов было много, следовательно шляхте оставался выбор, и нередко тот, другой, третий пан заискивал расположения шляхты и приобретал ее услуги ценой выгод; притом шляхтич смотрел на богатого и знатного пана все-таки как на своего брата, и чувство этого равенства по правам утешало его, когда бы даже обстоятельства или привычка вынуждали его ползать перед знатной особою. Напротив, король был один, и королевская власть имела значение принудительности; шляхта понимала, что король не свой брат, и если дать ему силу, то с ним нельзя будет торговаться и показывать перед ним достоинство свободного человека, а придется служить ему и повиноваться, когда нет на то ни охоты, ни личной пользы. Поэтому, как ни ограничила в то время шляхта власть короля, а все еще не переставала бояться, чтобы она еще паче не усилилась; страх козней деспотизма беспрестанно тревожил ее, и она старалась не допустить ничего такого, что увеличивало ее опасения. В этом она опиралась на магнатов, как и магнаты опирались на нее, для поддержания своей независимости»