— Замечательно! — обрадовалась девушка неизвестно чему, толи номеру, толи испанскому, но, скорее всего, последнему, — испанский! Я всегда мечтала выучить этот язык! Может быть, вы дадите мне пару уроков?
— Едва ли я смогу научить чему-то, кроме алфавита, — буркнул Илья. Это означало «нет».
Девушка вздохнула разочарованно, схватила девочку за руку и они ушли к окошку регистратуры. Илья снова уткнулся в книгу.
Когда голоса нарушителей их спокойствия затихли где-то в глубине коридоров поликлиники, дядя Саша решил снова заинтересоваться существованием Ильи.
— Илюша! — заботливо начал он, — не пора ли подумать тебе о семье? Четвертый десяток уже разменял!
Эта тема поднималась достаточно часто. Толи дяде Саше настолько нечем было заняться, толи он действительно волновался за Илью. В любом случае сам Илья этой темы старательно избегал и изо всех сил пытался о ней не думать.
Его ангелоподобная внешность привлекала людей, но одной только симпатии было мало, чтобы проглотить еще и диагноз, вечные проблемы с деньгами и работой, а вместе с тем его вечное ожидание смерти, обещанной ему уже давным-давно. Сколько раз в детстве его матери говорили, что он не доживет до тридцати лет! Сомнений быть не могло. Поэтому в двадцать восемь, в двадцать девять и даже в тридцать, он особенно старательно готовился проститься с жизнью. Сейчас, когда он уже перевалил через эту роковую цифру, он думал так: если это еще не случилось, значит скоро обязательно случиться.
— Нет, не пора, — отрезал Илья и хотел еще добавить «уже поздно», но не стал расстраивать дядю Сашу.
Осенью головные боли приходили особенно часто, но Илья все равно любил это время года за его прозрачные свинцовые небеса и романтические листопады. Город погружался в тоскливое, томительное ожидание зимы и сладостную тягучую меланхолию.
Осенью окна в его небольшой квартире всегда были открыты, чтобы наполнить каждую комнату запахом свежести и опавших листьев. Это было первое, что он делал, возвращаясь домой со своей убогой работы.
Илья порылся в ящиках старого серванта, в поисках пепельницы, но так и не смог ее найти — должно быть, мать унесла или припрятала в свой прошлый визит. Ей страшно не нравилось то, что ее Илюша, ее мальчик, имеет такие вредные привычки. Но мальчик уже давно вырос, и запрещать ему она не могла, поэтому искала какие-то обходные пути.
На самом деле курить, как и делать многое другое, Илье было нельзя из-за болезни. Он утешал себя только тем, что грешит этим достаточно редко. Чаще всего осенью, у открытого окна, поддавшись тоскливо-безмятежному настроению.
Ветер приносил в открытое окно какую-то мелкую пыль вместе с сухими семенами и все пытался затушить тусклый огонек на конце сигареты. Пепел с нее сыпался прямо на подоконник.
Воздух был таким, словно вечером будет гроза.
Илья вертел в пальцах листок бумаги, на котором был написан телефон некой Ольги, той самой синеглазой красавицы с маленькой девочкой. Нужно быть очень глупой, чтобы думать, что он работает гардеробщиком в поликлинике от большой романтики, а не от больших проблем с работой. Вопрос был только в том — куда выкинуть эту бумажку — в урну или все-таки в окно.
В дверь позвонили. Очень некстати явилась мать. Она сразу же почувствует запах сигарет, будет ворчать и стенать о том, что он ускорит приближение своей кончины, с которой все и так давно уже смирились.
Илья нехотя пошел открывать.
Нина ворвалась в квартиру маленьким ураганом — принялась закрывать окна, проверять содержимое холодильника и задавать всякие ненужные вопросы. Иногда ему казалось, что женщина просто забыла о том, что он уже давно не нуждается в ее опеке.
— Илюша, ну ты что, опять куришь? — страдальчески вздохнула она, — ну сколько можно! Тебе же нельзя…
— Мне много чего нельзя, — спокойно заметил он, — и жить, я думаю, тоже.
Нина посмотрела на него испепеляющим взглядом. Ее вечное беспокойство оставило следы на лице в виде глубоких морщин, хотя яркие голубые глаза и казались вечно молодыми.
— Прости, — потерянно сказал Илья.
Они помолчали.
Женщина отошла к окну и сложила руки на груди.
