— Я пошутила, — беззаботно бросила Света.
Когда-то очень давно я любил осень — хмурое серое небо, непроглядные облака и грязные лужи. Мне нравилось гулять именно тогда, когда мокрый снег летел в лицо и путался в волосах, а под ногами лежали пожухшие листья. Это не потому, что когда-то Андрей любил такую погоду, а потому что я и сам однажды оценил ее несравненную прелесть.
Осенью окна в моей квартире всегда были открыты — пахло свежестью, увяданием и сигаретами. Ветер приносил капли в комнату и оттого они серебристой пылью лежали на всех предметах, на полках, на книгах и даже на простынях.
Холод стелился по полу.
Лида куталась в одеяло, но оно было короткое и все время куда-то уползало: потянешь вверх, оголенными оказываются ступни и икры, спустишь вниз — под прицелом сквозняка уже ключицы. Я принес ей плед, но она все равно мерзла.
— Можно я пока останусь у тебя? — спросила девушка. Дураку было понятно, что ей не очень хочется возвращаться домой, где и отец и мать смотрят на нее косо. Что ей нужно? Денег попросить или воровать? Не лучше ли отправить ее сразу в нарко-диспансер, чтобы избавиться от проблемы заранее, когда она только появилась на пороге?
Четыре месяца без наркотиков. Дату я точно не помнил, но по ощущениям получался именно этот срок.
Наша маленькая победа. Наше маленькое торжество. Вчера мы отмечали его дешевым шампанским и долгой прогулкой по дождливому городу.
Каждое утро Лида боится, что я выставлю ее прочь и отправлю назад, домой. Каждое утро мне хочется выставить ее прочь, отправить домой и не видеть больше никогда. Я не могу видеть ее уже, чувство вины прожигает мою душу до дыр. Но я держусь и улыбаюсь ей.
— Конечно можно, — кивнул я, — хочешь что-нибудь?
— Нет-нет, спасибо… — она перевернулась на другой бок и прикинулась спящей. Я спрятал лицо в ее длинных светлых волосах, мне казалось, что они пахнут лилиями.
Все зашло слишком далеко.
Выхода нет. Спасаясь из одного тупика, мы всего лишь оказались в другом, и я уж не знаю, что хуже — наркотики (мне уже казалось, что я их тоже принимал) или любовь между родными братом и сестрой. Как выпутаться теперь? Не знаю, да и возможно ли это? Нежность пустила свои ядовитые корни в моем сердце. Я и сам не могу себе ответить, почему я делаю то, что делаю, кому боюсь причинить боль…
Я лег на спину, закурил, меланхолически уставившись в потолок. Полумрак комнаты окрасил его холодными, синими оттенками, как туго натянутое полотно ткани. Мне вдруг почему-то захотелось продырявить эту ткань окурком, чтобы через эту маленькую дырочку нашу комнату наполнило огромное, бескрайнее, холодное трепещущее небо ноября. Вот чудесно было бы лежать под открытым небом в благоговейной и чистой тишине! Плыть среди тумана и неизвестности. Как на картине немецкого живописца Давида Каспара Фридриха, «Путник над морем тумана», чтобы позади ничего — а впереди голубые, залитые туманом скалы и… пустота. Но не мертвая и бессмысленная, а живая и легкая, которая приходит перед рождением новой жизни, нового мира.
Я дотянулся до тумбочки и подтянул к себе столку лежавших там книг. Пробежавшись пальцем по корешкам, я выбрал ту, которая лежала там всегда. В темноте зашуршали страницы, я разглядывал свои пометки на полях. Лида зашевелилась, она на самом деле не спала.
— Что ты читаешь? — спросила она, я уже было подумал, что она сейчас попросит меня почитать ей вслух, как в детстве.
— Фаулза.
— А что именно?
— «Коллекционера», — уточнил я почему-то с неохотой.
— А-а-а, — понимающе потянула девушка.
— Это моя любимая книга.
— Не удивительно, — рассмеялась Лида, — ты и сам похож на маньяка.
— Эта книга не о маньяках, — возразил я. Она хмыкнула и перевернулась на другой бок, чтобы смотреть на меня. Глаза ее горели в тусклом уличном свете внимательностью и интересом. Она отбросила прочь прядку густых светлых волос, улыбнулась слегка.
— А о чем же? — насмешливо осведомилась она, готовая вступить в интеллектуальный спор.
— Если ты умеешь читать между строк, что ты поймешь, что дело вовсе не в похищении. Дело в этой любви, — медленно, словно объясняю урок, заговорил я, — в любви этого Калибана, в том какая она страшная и уничтожающая. Некоторые люди так любят, что лучше бы они никогда не любили. Ненавидели бы лучше.
